Владимир Фёдоров - Сезон зверя [litres]

– Да, очень вкусно, – вежливо кивнул Зденек.

– Однако, без ребятиска чубуку мала-мала другой бывает. Совсем другой зирный бывает, – негромко заметил Афанасий, ловко отрезая якутским ножом мясо у самого рта. – Был ребятиска, недабно был. Однако, орел сабрал… – Он хитровато глянул сначала на студента, не поднимавшего головы от миски, потом на шурфовщика.

«Ишь, сволочь, специалист!.. Догадался, падла!» – выругался про себя Тамерлан, а вслух произнес небрежно:

– По крайней мере, на солонец одна вышла.

Никто из говоривших больше не стал возражать или развивать свою версию, и охотничье-гастрономическая беседа на том потихоньку и закончилась. С потяжелевшими желудками все начали умиротворенно разбредаться по палаткам. В конце концов у костра остались только Верка и Афанасий. Студентка поставила на огонь ведро с водой, чтобы отмыть жирную посуду, а каюр блаженно и без суеты задымил беломориной, никуда уже не спеша, потому что из-за столь позднего ужина ему вольно или невольно надо было остаться на ночевку в лагере.

Афанасий заговорщически глянул на Верку и негромко произнес:

– Твой бабушка удаган, однако. Мне Валерка рассказал – духа болка тебя да караулил. Дух болка только улахан-большой удаган бывает.

– Да какая уж она там удаганка, – чуть смущенно отреагировала Верка, – просто знахарка деревенская.

– Нет, – возразил ей серьезно Афанасий. – Я да долга тайга живи, маленько понимай. Мой да бабушка – тоже удаган. Удаган-Акулина, большой удаган. Близко лежи, там, – махнул он рукой в сторону своей избушки. – Сто лет лежи. Моя удаган много знай. Бунучка, бунук бабушка удаган свою силу давай. Не бери – все равно давай, маленько давай. Твой бабушка удаган да тебе сила давай. Удаганка мала-мала…

– Да какая я удаганка, – засмеялась Верка.

– Мала-мала удаганка, – стоял на своем Афанасий, – бижу, однако.

– Да вы бы лучше о своей настоящей удаганке-бабушке рассказали, – улыбнулась Верка, – или о себе, если говорите, что внукам шаманская сила переходит.

– Мая шаманский дорога мать закрыл. – Афанасий протянул Верке ладонь, на которой розовел шрам от удаленного в детстве лишнего пальца. – Бот, шаманский кость отрезал.

– Какую такую шаманскую кость? Почему закрыла? – не поняла Верка.

– О-дьэ! – негромко возмутился ее невежеству Афанасий. – Нюча удаганка да ничего шаман не знай! Слушай, однако.

И рассказал ей сначала о решении матери и врачей отрезать ему лишний палец, а потом о необычной истории, приключившейся с ним в детстве и ставшей прямым следствием хирургической операции.

Было ему тогда лет шесть, и, как и все мальчишки, родившиеся в тайге, он в этом возрасте уже уверенно бегал по ближним пролескам и распадкам, собирал ягоды и гонял бурундуков. И вот однажды, когда он забрел в лес чуть дальше обычного, навстречу Афоньке вдруг вышел высокий худой старик в черном одеянии. Едва кивнув в ответ на приветствие испуганного мальчонки, дед ухватил его за руку и буквально поволок в глубину чащи. Между высоких сумрачных елей на небольшой поляне стояло десятка полтора – нет, не людей! – каких-то странных существ. Одни из них были похожи на медведей, волков и лосей, но стоящих на двух обыкновенных ногах, другие походили на людей, но с такими искаженными, иссохшими, костлявыми лицами, на которых не оставалось ничего человеческого. Тянувший из-под елей сквозняк, как показалось Афоньке, зловеще шевелил космы седых волос, у кого они были. Он чуть не умер от страха, а существа оживились и разом потянули к нему руки, негромко что-то забормотали на своем непонятном языке. Различил Афонька только один их дружный призыв, многажды повторенный, как эхо: «Считать. Считать. Считать…» Крючковатые полуистлевшие пальцы, длинные черные когти и просто голые кости без ногтей и кожи стали впиваться в его тело со всех сторон. Афонька дико и громко закричал от ужаса, но не услышал своего голоса – крик просто куда-то исчез, не колыхнув даже травинки на поляне. И тут же он почувствовал, как сущности раздирают его на части, буквально на кусочки. Казалось, он должен был мгновенно умереть от страшной боли, но боли не было и не было ощущения смерти. Наоборот, он ощущал свое живое тело в каждом куске плоти и в каждом из них присутствовал. «Считать! Считать! – призывали друг друга сущности. И вскоре действительно стали считать что-то вслух: – Одна, две, три… двадцать пять… сорок восемь… сто семьдесят две…» Таких больших цифр Афонька даже не знал, но через какое-то время понял, что истязатели считают его кости, складывая их в общую кучу. Наконец худой старик в черном назвал последнюю запредельную цифру и замолчал. В воздухе на какое-то время повисла тишина, потом сущности разом загалдели: «Не хватает! Не хватает! Одной кости не хватает! Нет одной кости! Не подойдет! Не наш!» Они замахали на него руками, и Афонька почувствовал, как снова собирается из костей и кусков в единое целое. Еще миг – и он уже стоял тем же прежним мальчишкой в середине поляны. А потом его цепко ухватила сухая рука и так быстро потащила из леса, что Афонька едва успевал переставлять ноги. В глазах у него снова помутилось. Очнулся он у дороги, идущей в село, ощупал себя руками – цел! – и поскорее побежал домой.

Появившаяся во сне Удаган-Акулина все объяснила: «Духи это были, шаманские духи. Лишнюю кость у тебя искали, шаманский знак. Не отрезала бы ее мать – приняли бы за своего, сделали бы из тебя большого ойуна. Дар бы мой, сила моя, может, к тебе перешли. А так – будешь теперь как все, обычным двуногим будешь». Бабушка еще долго и с сожалением вздыхала.

Афонька же, натерпевшийся в тот день страху, наоборот, всю жизнь потом радовался, что не стал ойуном. Он видел двух-трех последних шаманов в глубокой старости – несчастные это были люди, издерганные, озлобленные, неприкаянные. Так в одиночку и умерли в своих балаганах. Правда, это были «черные» шаманы. Говорят, такие шаманы в молодости, обретя огромную силу и собрав вокруг себя духов, какое-то время действительно властвуют над ними, заставляя выполнять любые приказы и прихоти, но постепенно духи сами берут над ними власть. Так всегда бывает, если ойун вершил с их помощью не совсем праведные дела, приносил кому-то зло, кого-то «съедал». Тогда в старости уже духи командуют им. Как говорится, сев ему на шею и запустив когти в спину, требуют от ослабевшего шамана новых и новых жертв, чтобы вдоволь насытиться. У «белых» шаманов старость не такая, их духи не терзают, но для этого надо всю жизнь творить только добрые дела, обращаться за помощью только к светлым божествам Верхнего мира и не иметь никаких дел с исчадиями тьмы Нижнего мира.

– А какой шаманкой была Удаган-Акулина? – поинтересовалась Верка, знобко ощущая мурашки на коже и поеживаясь от рассказов Афанасия.