Владимир Фёдоров - Сезон зверя [litres]

– Белый да белый. Шибко хороший удаган. Люди да много помогал. Только обижай не надо. Мертвый удаган обижай не надо. Даже огонь-пожар мертвый удаган не трогай, мертвый ойун не обижай. Вокруг могила обходи. Люди тоже удаган обижай не надо…

– А как ее, мертвую-то, обидишь? – не совсем поняла Верка.

– Однако, обижай можно. – Афанасий опять махнул рукой в сторону своего зимовья. – Там, на гора, старый порт есть. Самолетка раньше летай, теперь давно не летай. Там, на гора, Удаган-Акулина давно лежи, много лет лежи, все сверху смотри. Никому не мешай. Лагерный начальства хоти порт на гора строить, старики ему говори – нельзя. Много раз говори, много раз не слушай. Сабсем рядом Удаган-Акулина сланик руби, земля ковыряй-равняй. Шибко плохо! – Афанасий осуждающе покачал головой, затянулся папиросой и надолго умолк, погрузившись в свои переживания.

– Ну, и что, чем все закончилось? – Верка не вытерпела затянувшейся паузы.

Афанасий не откликнулся, но тихо подошедший из своей палатки за чаем Белявский вдруг из-за спины Верки продолжил за каюра:

– А закончилось все большими неприятностями.

Верка вздрогнула и даже ойкнула от неожиданности, резко повернулась к Белявскому.

– Напугали вы меня, Игорь Ильич!.. А вы что, тоже эту историю знаете? Откуда?

– Да один наш ветеран мне рассказывал. Он сперва тут в лагере десять лет отмотал, а потом уже в геологии работал. Божился, что все это чистая правда, хотя, на мой взгляд, больше все-таки на легенду похоже. Ну а непосредственных участников событий теперь уже не отыскать.

– Мой отец сама все видал, – возразил наконец-то вернувшийся из своих размышлений Афанасий.

– Вполне возможно, – не стал спорить Белявский, – но ведь его-то тоже давно нет.

– Нету, – подтвердил Афанасий, еще раз вздохнув, – лагерь забрал.

– Так вот, – продолжил Белявский, – в день открытия взлетной полосы, когда уже комиссия гулаговская из Усть-Неры приехала ее принимать, там, внизу, в речке утонул бригадир строителей. Не заключенный – вольнонаемный. А это уже была неприятность. Но, как оказалось, не главная. Самолет с комиссией сел-то нормально, но, когда летчик собрался его запустить, чтобы еще раз попробовать полосу, мотор напрочь отказался заводиться. Бортмеханик стал проверять, глаза выпучил – сразу три серьезные поломки нашел. Никогда такого не было. Ну, еще одна неисправность – бог с ней, но чтоб сразу три!

– Правильно говори, однако, шибко ломался самолетка, – подтвердил Афанасий.

– Ну, вызвали по рации второй самолет с запчастями, – продолжил Белявский. – А дело уже к вечеру, пересадили в него побыстрее комиссию – и на взлет. Да только не тут-то было. Полосу-то с запасом строили, благо труд дармовой, зэковский, ну и отмахали почти на километр. А «Антошке» для взлета четырехсот метров вполне хватает. И представляешь? – Белявский, что называется, войдя в тему, не смог удержать эмоции. Он блеснул почти восхищенными глазами, обращаясь к Верке: – Представляешь? Самолет разбегается по полосе, мотор орет на полных оборотах, летчик изо всех сил тянет на себя штурвал, а колеса никак не отрываются. Будто их кто-то приклеил. Так они и проехали весь километр, выскочили за полосу и воткнулись в стланики. Хорошо хоть живы все остались. Но самолет, конечно, побили. Пришлось еще один, уже третий по счету, вызывать. А у летчика, который так ничего и не понял, стала ехать крыша. Он потом, говорят, с полгода лечился.

– Сеп-сеп, та-ак, – поддакнул каюр.

– И вот тут главный анекдот. – Глаза Белявского заблестели уже весело, он иронично улыбнулся: – Наши убежденные атеисты, наши доблестные энкэвэдэшники не на шутку испугались. Когда прилетел самолет, никто не захотел в него садиться, мол, не смертники же мы. Собрали всех стариков, покаялись и попросили что-нибудь сделать.

– Шибко просили, отец говори, – вставил Афанасий, тоже не без удовольствия, заметно посветлев лицом.

– Старики покуражились полдня, а потом потребовали купить и привезти на самолете из ближнего колхоза откормленного бычка. И по всем канонам принесли его в жертву рядом с захоронением. Попросили, говорят, у нее прощения, весь вечер чего-то там шаманили. А наутро самолеты полетели один за другим. Без всяких проблем… Вот так, – подвел черту Белявский. – Чужие обычаи, а иногда даже и суеверия, уважать надо. Это, Вера Васильевна, дело тонкое… Ну ладно, пойду еще немного почитаю. – Он налил чаю в кружку и шагнул к палатке.

Верка сидела молча, переваривая все услышанное. Перед ней как будто приоткрылось окно в какой-то неведомый таежно-шаманский мир, пугающий и одновременно манящий.

Афанасий, решив, видимо, завершить всю историю, добавил:

– Удаган-Акулина шибко хороший. Боростила пилотка. Боростила. Однако да много самолетка рядом летай, шуми, сим бир спать мешай. Старики летом Удаган-Акулина кости с арангас забирай, внизу гора неси, землю зарывай. Там да спокойно лежи. Хорошо, учугей… Ну да Афанасий тоже спать, однако, нада… – Не спеша поднялся и двинулся к палатке Полковника.

Верка долго не могла уснуть, переваливаясь с боку на бок: не отпускали картины, нарисованные воображением после вчерашнего рассказа Афанасия, а к тому же всерьез ныли набитые в маршруте ноги. В конце концов она включила фонарик и принялась в его неярком свете читать прихваченный в поле и соответствующий обстановке роман «Земля Санникова».

За этим занятием ее и застал очередной визит Найды.

«Приучила на свою голову», – вздохнула Верка. Дело в том, что в первый же вечер она дала забежавшей к ней собаке пару кусочков сахара, и сообразительная лайка тут же превратила это в традиционный ритуал. Теперь всякий раз, дождавшись, когда в лагере все успокоятся, а главное – задремлет хозяин, который, возможно, не одобрил бы подобное, Найда являлась к Веркиной палатке и начинала тихонько скрести лапой брезент у входа. Получив свою порцию лакомства, она тут же убегала спать.

Вот и сейчас раздалось знакомое поцарапывание снаружи. Не отрываясь от книги и не вставая, Верка на ощупь взяла со стола два кусочка сахара и на раскрытой ладони высунула их из палатки. Теплый мягкий язык слизнул рафинад и благодарно прошелся по пальцам.

– Спокойной ночи! – негромко пожелала она своей любимице.

Но едва Верка отерла увлажненную слюной руку о чехол спальника, как поскребывание повторилось вновь. Покачав головой, Верка вновь повторила операцию с сахаром. И снова благодарный язык слизнул гостинец. Послышался какой-то легкий шум, видимо, Найда побежала домой. И буквально через несколько секунд брезент зашуршал опять. Такое, наверное, начало бы раздражать любого. Не выдержала и Верка:

– Ну-ка хватит, попрошайка несчастная! Да у тебя же все зубы выпа…