Уильям Ходжсон - Карнакки – охотник за привидениями (сборник) [litres]

Мне показалось, что в глазах его промелькнула тайная мысль, прежде чем, обменявшись со мной рукопожатием, он сошел на мостовую. Вне сомнения, он уже предвкушал, как этой же ночью поймает нас, плывущих на приманку из утопленной банки с сахарином.

Быть может, при прощании лукавая искорка промелькнула и в моих глазах. «Он будет ждать долго, во всяком случае в том, что касается меня, прежде чем большая банка из-под краски удостоится посещения. Если бы только он знал то, что известно мне». Так подумал я, с улыбкой откидываясь назад.

А потом я погрузился в более серьезные размышления – сотня фунтов сахарина стоит изрядного количества денег. Но такую ставку сделали мои помощники на один-единственный бросок игральной кости в руках таможенников, если так можно выразиться.

Ну, ладно! Ладно!.. И мысли мои обратились к обеду. Во всяком случае, я обещал, что он будет веселым.

Обед нам подали в кабинете ресторана «У Сесиля».

– Мистер Армс и мистер Джеймс, – сказал я, вручая каждому из них по крупной и оттого приятной сумме, – оказия подразумевает веселье с нашей стороны, и, на мой взгляд, наш маленький праздник имеет под собой едва ли не моральное оправдание.

Подчиненные улыбнулись мне, и я поднял бокал.

– Слушайте мой тост: за муку́, набитую в банку из-под краски, за шпика, оставленного нами без маски, за два чемодана, в которых уместился товар, за полученный нами навар, за таможенников, надутых нами, за тупицу Седвелла, слышавшего только то, что хотели мы сами, за успех и за нас, и за этот радостный час!

Зарифмовал я свое пожелание, пока дожидался парней, и думаю, что из нескладушки этой все становится ясным. Так что мы сели пить и веселиться, и не сомневаюсь, что пока мы пили, на темных водах реки несколько таможенников, ежась и чертыхаясь, ожидали не торопящихся попадаться в их лапы контрабандистов.

Пароход «Цюрих», 17 июня

– Если бы только мне хватило ума в мальчишеские годы остаться на берегу и заняться игрой на флейте или на волынке, я уже сколотил бы состояние, – поведал я сегодня утром мистеру Гампу, моему первому помощнику.

Гамп наделен нравственностью мегеры и языком ирландца. Нет, я ничего не путаю! Если бы мегера обладала нравственным чувством, она придержала бы язык и перестала быть мегерой, а если бы ирландец придержал свой язык, то перестал бы быть ирландцем, так-то вот! В любом случае Гамп не принадлежит к числу любителей комплиментов; Однако он считает, что подобная манера способствует размышлению; и даже мысль эту он изложил не слишком любезным образом.

Мы находились далеко на просторах западного океана, направляясь в милый и крохотный Нью-Йорк, а я уделял некоторое время упражнениям на флейте и на скрипке, так сказать для сохранения быстроты пальцев. Ну и для того чтобы подумать.

Понимаете ли, у меня есть причина для размышлений. Находясь в Амстердаме, я заключил некий личный контракт, согласно которому приобрел у знакомого коммерсанта шесть жемчужин общей стоимостью 12 375 фунтов. А идею мне подал мой друг, занимающийся торговлей драгоценностями в Нью-Йорке за наличные. И теперь мне надлежало передать эти жемчужины моему нью-йоркскому приятелю, скажем так, в обход всяких формальностей, и уж тем более без этих нелепых пошлин, которые то и дело учреждает таможенная служба.

К несчастью личность моя прекрасно известна нью-йоркским таможенникам, хотя положа руку на сердце должен сказать, что никогда не допускал никаких столь вульгарных вещей, как малейший просчет со своей стороны. За последние несколько лет я действительно вложил пару-другую честных долларов в эту игру способных на нее умов… но хватит, зачем давать волю низменному тщеславию? Оно нередко посещает перевозящего драгоценности удачливого курьера перед фатальным просчетом.

Действительно, благодаря прошлому опыту общения с подобными людьми – я имею в виду нью-йоркских таможенников – я был подвергнут лестному вниманию их агентов, самым ненавязчивым образом приглядывающих за торговлей драгоценными камешками и песчинками в Амстердаме и прочих местах, впрочем, лишенных плотин и каналов.

Из-за этого шпионажа, иначе просто не выразиться, я предпринял особые предосторожности в отношении своей сделки с этим амстердамским негоциантом. Я звонил ему из аппарата в кабаре, называл свое имя только тогда, когда он брал трубку, и придерживался всех прочих необходимых в данной ситуации предосторожностей. Я предложил ему встретиться в Амстердаме у заднего фасада дворца, подальше от кафе.

Я подъехал в такси к задворкам дворца и велел водителю подождать, пока я прогуляюсь по большой площади. Там я встретился со своим деловым знакомым, усадил его в такси и приказал водителю ехать к образцовым сыродельням.

– Вас и в самом деле интересуют сыроварни, кэптен? – с улыбкой спросил мой знакомый.

– Никс! – ответил я ему на его родном языке. – Я всего лишь хочу как можно дальше отъехать от кафе. Нас не должны видеть вместе. Когда мы окажемся в нужном месте, я предоставлю вам такси, а сам вернусь на трамвае. Должно быть, вам придется заплатить водителю. Но если нас увидят вместе, в Нью-Йорк будет послана телеграмма, и как нетрудно предположить, меня будут ждать на причале с распростертыми объятиями… и тогда мне черта с два удастся протащить товар в обход таможни.

Он кивнул, и мы занялись обсуждением деловых вопросов.

Добравшись до этих самых сыроделов, мы произвели деловую трансакцию на помянутую сумму в 12 375 фунтов, каковую я выплатил ему в чистой валюте, а взамен получил шесть действительно чудесных жемчужин, на чем сделка, собственно, и была завершена.

– Ну а теперь я пошел, – проговорил я, поднимая руку, чтобы остановить такси. – Думаю, что мы в безопасности, однако лучше расстаться здесь.

– Shoost so , – согласился он, и я выпрыгнул из кабины.

– Назад в Амстердам, – сказал я водителю и отошел в сторону, в то время как мой партнер повернулся ко мне с полным благодарности выражением на лице – за то, что я обставил дело так аккуратно.

И тут, в тот самый момент, когда таксист вновь запустил свою таратайку, этот подлинный осел среди коммерсантов выставил свою круглую и жирную физиономию в окошко авто…

– Топри путь, кэптен! – просиял он как новоявленная луна в полнолуние. – Унд их буду рат услышать, что вы благополучно миновали таможню.

– Скройтесь в машине, идиот! – воскликнул я. – Живо!

Он вздрогнул, лицо его исчезло в недрах кузова – с внушительной скоростью для столь жирного человека. Едва он сел, машина стронулась с места, отъехала от меня и наконец исчезла вдали.

Проводив автомобиль взглядом, я осмотрелся по сторонам и вытащил сигарету, при этом успев заметить человека, с неоправданной поспешностью исчезнувшего за дверью одной из небольших деревенских лавочек, находившихся чуть дальше на короткой улочке. В движении этом было сразу нечто знакомое и подозрительное. Зачем человеку скрываться за дверью этой лавчонки, едва появившись из нее? И почему движение это непонятным образом что-то напомнило мне?