Елена Ершова - Все есть яд [СИ]

— Сюда, господин преторианец, — Бьорн услужливо проскочил вперед и открыл перед Яном калитку. От нее тут же отшатнулся невзрачный мужик в выпачканной сажей фуфайке. Ян лишь вскользь удостоил его взглядом, и человек мелко задрожал, сгорбился, подогнул ноги, будто собираясь вот-вот рухнуть перед васпами на колени.

— Прочь! — грозно велел ему сержант. Человечка как ветром сдуло, а Бьорн снова ухмыльнулся и пояснил:

— Арсен. Выдал нам местного старосту. Мечтает занять его место. Если вы, конечно, вынесете решение возобновить сотрудничество с Красножарами.

Ян на мгновенье замер. И тут же катящаяся по пятам волна накрыла его с головой. Ему показалось, что мир вокруг начал деформироваться, задрожали и подернулись рябью дома, фигура Бьорна начала оплывать, словно сгоревшая свеча. Ян почувствовал, как его сердце спазматически сжалось, а потом ударило с новой силой, перегоняя по сосудам остатки не переработанного яда, и от этого всю левую сторону тела пронзила боль. Ян покачнулся, прижал кулак к груди, но выстоял. Мутная пелена перед глазами начала исчезать, и перед собой Ян увидел нахмуренное, заросшее щетиной лицо Бьорна. К облегчению Яна, сержант не сказал ничего. Но не потому, что сочувствовал молодому офицеру, а скорее опасаясь его кулаков — излишнее любопытство в Даре не приветствовалось. Но вместе с тем Ян осознал, что вовсе не ненависть людей выбила его на этот раз из колеи, и не очередной приступ. Это было название деревни. Что-то знакомое всколыхнулось и мутной волной начало подниматься в душе. Пытаясь совладать с этим давлением, с этой невыносимой тоской, Ян оттолкнул сержанта в сторону и широким шагом пересек двор. Внутри пахло кровью и страхом. Над мятежником хорошо потрудились — его тело покрывали многочисленные синяки и кровоподтеки, окровавленная рубашка лохмотьями свисала с обнаженных плеч. Седые волосы, мокрые от крови и пота, налипли на лоб. Услышав тяжелые шаги, человек поднял лицо — строгое, раньше о таких говорили «иконописное», и Ян равнодушно отметил заплывший гематомой глаз и разбитые губы, которые при виде вошедшего тут же раздвинулись в неприятной усмешке.

— Что, мерзкое насекомое, — прохрипел человек, — добить пришел? Ян остановился в дверном проеме, привалился к стене плечом.

Ненависть ходила по комнате липкими волнами, забиралась под ворот мундира, впитывалась в поры кожи, и от этого Ян чувствовал себя грязным, будто с головой нырнул в пахнущую перегноем черную воду болота.

— Ты знаешь… кто я? — бесцветно спросил он.

— Хотел бы не знать, да пришлось, — сплюнул староста, и его лицо исказилось от ненависти. — Сам виноват. За свой же грех теперь кару несу. Да только не думал, что вместо одного гада другого пришлют. Уж очень мне хотелось поглядеть, как он от моей руки подыхать будет. Ян продолжал смотреть на человека ничего не выражающим взглядом, но в памяти тут же всплыла картина разорванного в клочья тела преторианца Матса — его плоть и кости темнели, разъедались до черной крошащейся субстанции, и запах разложения еще долго витал под куполом Улья, предупреждая каждого из офицеров: не стоит идти против воли Королевы. Именно на место опального Матса и заступил теперь Ян.

— Было соглашение, — продолжил он. — Ты нарушил его. Я должен восстановить порядок.

— Чей порядок? — зло выплюнул староста. — Мародеров и нелюдей? Гнусных тварей, которые только и умеют, что грабить и убивать? Которые из наших детей делают таких же ублюдков, как они сами?

Будьте вы прокляты! Вы и ваши мерзкие гнезда и ваша королева! Об одном я жалею — что три года назад вступил с вами в сделку. Да только теперь прозрел.

— Тогда ты умрешь, — равнодушно произнес Ян, и отлепился от стены. Человек вскинул голову, его глаза блеснули упрямством и неповиновением.

— Пусть! — почти выкрикнул он, и вместе со словами с его губ сорвался темный сгусток слюны. — Я виноват. В святом писании сказано: «Горе нерадивому пастырю, покинувшему свою паству. Пусть правая рука его иссохнет, а правый глаз ослепнет». Но, по крайней мере, я умру человеком. Гораздо хуже прожить жизнь грязной тварью, как ты. Эмоциональная волна закрутилась вокруг Яна в штопор. Словно в бреду, он тяжело шагнул вперед, и в лицо дохнуло смрадом ненависти и страха. Тогда Ян ударил — не сдерживаясь, со вкусом, наотмашь.

Металлические пластины, нашитые на тыльную сторону перчатки, до крови рассекли щеку, смяли носовой хрящ, словно картонку. Человек издал булькающий хрип, а потом из разбитого носа хлынула кровь.

— Последнее предложение, — ровно произнес Ян. — Двойной размер дани. В течение года. Таков штраф. Но твоя семья будет жить. Будто подтверждая его слова, из глубины дома донесся надрывный женский крик. Человек напрягся, сглотнул мучительно и громко. Его лицо перекосила страдальческая гримаса.

— Будьте вы прокляты! — прошипел он, и повторил громче, срываясь на крик: — Будь ты проклят! Ублюдок! Он плюнул, целясь Яну в лицо. Тот отклонился в сторону, и плевок — густая мешанина слюны и крови, — скатилась по золоченому погону.

Ян медленно вытер его пальцами, а потом ударил снова. Хрустнула челюсть, и человек закашлялся. Ян с удовлетворением отметил, как вместе с черными кровавыми сгустками мятежник сплевывает обломки зубов.

— Горе пастырю, — повторил Ян, и улыбнулся жуткой, нездоровой улыбкой, которой могут улыбаться только васпы. — Пусть правый глаз ослепнет. Он ухватил человека за слипшиеся волосы, и всмотрелся в разбитое лицо — мужчина еще крепился, но не было в нем теперь ни гордости, ни непокорности, а был только страх. И это вызвало у Яна новую усмешку — еще более горькую и болезненную, чем прежде. Он медленно вытянул стек, и выдвинул лезвие — в полумраке комнаты оно сверкнуло тускло и зловеще.

— Да будет так, — глухо сказал он. Отточенная сталь вошла глубоко в глазницу. Человек дернулся и закричал, и Ян прижал его голову к груди, как мать прижимает свое беспокойное дитя. Конвульсии мятежника отдавались в его собственном теле легкой вибрацией, и яд Королевы пульсировал под сердцем, отчего в нервных окончаниях покалывало больно и сладко. Лезвие описало круг и вышло наружу. Ян оттолкнул дергающееся тело, и лицо человека, измазанное кровью и глазным соком, запрокинулось кверху. Где теперь этот строгий иконописный старец? Ян смотрел и видел перед собой только растерзанную плоть — будто отражение его собственного изуродованного лица.

— Пустяки, — пробормотал он. — И с одним глазом можно жить.

— У…бей! — с трудом выдавил человек. Ян облизал губы и качнул головой.

— Позже. Я вырежу твой болтливый язык. А потом выпущу кишки. Но сначала, — Ян ухмыльнулся снова, — я должен забрать твоего сына.