Киран Харгрейв - Остров на краю всего

Берег здесь каменистый, и под копытами лошадей эти камни превращаются в барабаны. Второпях построенная гавань изгибается, словно ожерелье, уложенное у края леса под яркими, зажженными с неровными интервалами лампами. Даже незаконченная, она воспринимается как нечто слишком грандиозное, чтобы занимать место здесь, в этой глуши на краю света. Похоже, мистер Замора распорядился построить Sano -порт в первую очередь. Сквозь дырявые облака просвечивают звезды, а вот луна еще только набирает силу. Неподалеку от берега стоит корабль, размерами превышающий даже тот, который доставил Тронутых.

– Корабль! – восторженно восклицает кто-то из мальчишек. На мой же взгляд, он совсем не такой, каким, в моем представлении, должен быть корабль. Я вижу большую металлическую трубу, изрыгающую дым, и серый гладкий корпус с острым носом. Ни парусов, ни веревочных лестниц, ни мачт. Жалкий и ничтожный, как и причина, приведшая его сюда. Грозовая туча, не обещающая надежды на благословение дождем.

На борту – люди, с замкнутыми, серыми лицами. Они вскидывают на плечи коробки и чемоданы мистера Заморы, и он вертится вокруг них, приговаривая: «Осторожно! Будьте осторожны!» Ящики с бабочками исчезают во тьме корабля.

Сбившись в кучку на подводе, мы молча ждем, пока и нас загрузят как багаж, не сказав ни слова, без тени улыбки. Мистер Замора разворачивает листок и по очереди зачитывает наши имена – проверяет, все ли на месте. Малыш Кидлат лишь поднимает руку, и мне приходится ответить за него.

Мы переходим на борт по узким сходням. Корабль покачивается, и Кидлат, чтобы не свалиться в воду, держится за мою руку. Нас отводят в каюту с низким потолком и сажают на скамейки вдоль стен. Здесь все металлическое и все привинчено к полу. Запах тоже металлический, и от него болит голова, а в животе растекается тошнота.

Мистера Заморы с нами нет. Глядя строго перед собой, он проходит мимо нашей каюты по узкой палубе и направляется к носу корабля. Судно трогается плавно, и я не сразу замечаю, что мы уже движемся.

Прильнув к большому заднему окну, мы видим, как уходит к горизонту холмистый, зазубренный силуэт Кулиона. Даже мальчишки, так старающиеся показать, какие они сдержанные и суровые, роняют слезы, когда гирлянда береговых огней гавани растворяется в темном далеке ночи.

– Устраивайтесь, ребята, поудобнее, – доброжелательно советует один из матросов. – До Корона пара часов – я бы на вашем месте вздремнул.

Один за другим все отлипают от окна и пытаются расположиться на жестком металлическом полу. Я остаюсь и гляжу назад, как будто мы с мистером Заморой две противоположные стрелки часов или компаса.

В море чувствуешь себя человеком, который только что покружился на месте и теперь не может идти по прямой – его постоянно тянет в сторону. Все кренится и наклоняется, даже то, что не должно, и даже когда ты просто сидишь. Болит шея, режет глаза, но я не сплю и смотрю, смотрю назад, в сторону Кулиона, даже когда остров уже стал просто направлением в море. Не знаю, сколько прошло времени, но небо успело потемнеть еще сильнее, и оно уже не багрово-серое, а темно-синее. Луна яркая, как улыбка, а звезд так много, и падают они так часто, что тоска по нане сдавливает грудь.

Несколько раз за большим окном появляется и исчезает высокая фигура кружащего по палубе мистера Заморы. Руки сложены за спиной, голова высоко поднята. Он постоянно говорит с собой, но неслышно, молча, хотя губы его и шевелятся за стеклом. Он больной . В словах Капуно прозвучала тогда жалость, и в какой-то момент вид расхаживающего в одиночку и ни с кем не общающегося полномочного представителя директора департамента здравоохранения вызывает жалость.

Лишь когда с носа корабля доносится голос невидимого мистера Заморы: «Земля впереди!» – я наконец поворачиваюсь и смотрю вперед. Остальные понемногу поднимаются. Вдалеке видны огни, расположение которых напоминает новую гавань на Кулионе. Мы причаливаем. В порту нас ожидает повозка с двумя запряженными в нее лошадьми. Как будто мы прошли по некоему кругу и вернулись к началу. Вот только здесь лошади, а не мулы, возница не похож на прежнего, от бухты рукой подать до города, дороги шире, а дома отличаются большим единообразием, чем на Кулионе. Нас выгружают с корабля и погружают на повозку. Леса на острове нет, только широкая грунтовая дорога, выровненная и очищенная от камней. В некоторых домах еще горит свет, но при нашем появлении ставни быстро захлопываются.

В груди засела и не уходит тяжелая, гнетущая боль. С каждым шагом лошади уносят меня все дальше от дома, от прежней жизни в новую. Разве это приключение?

Дорога уходит вправо. Начинается подъем, лошади напрягаются изо всех сил и тяжело дышат. Наверху мы останавливаемся у деревянных ворот. Лошади всхрапывают и фыркают. Возница слезает со своего сиденья и идет открывать. За воротами снова деревья, а впереди проступают очертания большого, словно расползшегося здания. В центре его открывается дверь, на пороге появляется подсвеченная сзади фигура. Еще один, приглушенный, свет подрагивает в правом верхнем, угловом, окне, но быстро исчезает, и я слышу, как закрываются ставни. Может быть, за нашим приездом наблюдают другие дети. Грудь теснится. Надеюсь, мы им понравимся.

Фигура на пороге вырастает до человеческих размеров. Это женщина с суровым лицом и в серой рясе. Сердце мое подпрыгивает, но, конечно, это не сестра Маргарита. У женщины пухлые щеки и поджатые губы, что придает ей сходство с грызущей орех белкой.

– Сестра Тереза, рад вас видеть. – Мистер Замора ступает на землю.

– Мистер Замора, – кивает монахиня.

Я уже вижу, что он ей не нравится. Впрочем, судя по тому, как она смотрит на нас, мы ей тоже не нравимся. У меня затекла нога, и я пару раз хлопаю по ней ладонью, чтобы восстановить кровообращение. Мы становимся в шеренгу, словно для осмотра, хотя никто нас об этом не просил.

– Вас хорошо обучили, – сухо говорит сестра Тереза и медленно идет вдоль шеренги, спрашивая у каждого, как его зовут. – Сейчас поздно, – произносит она после короткого представления, – вы, должно быть, устали. – Словно в подтверждение ее слов, малыш Кидлат широко зевает. – Монахиня вскидывает брови: – В следующий раз прикрывай ладошкой рот. А сейчас я провожу вас в спальню. Правила объясню завтра, а на сегодня достаточно двух: никаких разговоров после отбоя и никаких хождений, кроме как по нужде. Понятно?

Все кивают, и только я отвечаю голосом, как в школе:

– Да, сестра Тереза.

Девочки хихикают, а монахиня бросает на меня быстрый взгляд, но ничего не говорит, так что не знаю, отличилась ли я в лучшую сторону или в худшую.