Шимун Врочек - 13 монстров (сборник)

Кира схватилась за стенку гаража, чтобы не упасть. Ребенок сжался, свернулся клубочком – а потом как развернувшаяся пружина метнулся к ней, подпрыгнув на метр. И вцепился зубами в левую кисть.

Кира вскрикнула и дернула руку. Ребенок не отпускал, повиснув на ней, как собака.

Женщина продолжала раскачиваться. Казалось, происходящее ее совершенно не волновало.

Кира махнула рукой, пытаясь стряхнуть младенца, но тот только болтался из стороны в сторону. Зубы сжимались все сильнее и сильнее – вот лопнула кожа и потекли горячие струйки крови, вот судорогой свело мышцы, вот заныла от невозможной боли кость и что-то заскрежетало по ней. Кира захрипела, дернула быстро немеющую руку вверх – и с размаху ударила ребенка о стену. Потом еще и еще. Раз! Раз! Младенец не отцеплялся, лишь зашевелил челюстью, будто желая перемолоть кость. Кира взвыла и с остервенением замолотила по стене, уже не замечая, бьет ли она ребенком или своей рукой. Полетели черные брызги, что-то хрустнуло, и только после этого младенец, мелко подергиваясь – или пульсируя ? – опал мятой кучей вниз.

Кира выскочила из гаража.

В голове мутилось, во рту пересохло. Кисть распухла, ей было уже тесно в рукаве куртки – когда Кира закатывала его, ей казалось, что кто-то нацепил на руку черно-фиолетовый теннисный мяч. Ноги дрожали и заплетались, перед глазами плыли цветные круги, в ушах гулко бухала кровь. Ей казалось, что она бродит тут уже годы, века, тысячелетия – в этих проклятых гаражах, с тварью за спиной – что мир уже давно исчез, съежился до слизи и камней, ржавчины и гнили…

Висячий замок на двери очередного гаража, изъеденный насквозь, был полуоткрыт, болтаясь лишь на миллиметре дужки. Кира вялым движением сбила его, навалилась на дверь, чуть не упав в грязь. Петли скрипели, ноги проскальзывали и, как только щель стала достаточно большой, чтобы в нее протиснуться, Кира ввалилась внутрь.

Здесь было темно и сухо. Пахло деревом, горячим железом и чистым бельем. От тишины звенело в ушах. Никто не шуршал, не чавкал, не хлюпал, не шебуршал – и не шевелился.

Мир и покой.

Дом.

Кира на ощупь уползла в угол, прижалась к тому, что, судя по солоноватому запаху тины, было болотным костюмом, и провалилась в тяжелый, липкий обморок.

Утро втекло в гараж серой жижей. Кира поежилась, с трудом разлепляя глаза. Остаток ночи она провела в полубреду-полуобмороке – не шевелясь, дыша через раз, не ощущая онемевших рук и ног. Она считала удары сердца – секунды, которые отделяли ее от спасения – ведь правда, спасения? ведь это существо, эта тварь, эта… чвянь не будет ловить ее, когда взойдет солнце? Ведь оно ночное, оно не может так свободно ходить при свете дня? Иначе его бы давно уже заметили, поймали, уничтожили? Мысли путались и ускользали, дремота накатывалась волнами и обволакивала оцепенением.

Ресницы слиплись слишком сильно – и Кира начала тереть глаза правой рукой, снимая с лица ошметки паутины и засохшие корки грязи. Левую она не ощущала совершенно, словно ее и не было. Боясь взглянуть на нее, она подняла глаза, обвела взглядом гараж.

Старый велосипед на стене. Ряды полок с какими-то банками, бутылками, отсыревшими книгами, пара рулонов туалетной бумаги. Лопата и лом в углу, покрытый пылью мотокультиватор. Какие-то детские каракули мелом на полу, стенах и, кажется, даже потол…

Кира застыла, задохнувшись, глядя над головой.

Это не был болотный костюм.

Покачиваясь на гвоздике, над ней висела хорошо выделанная человеческая кожа. Сморщенное лицо с отвисшими губами – через дыру рта виднелась кирпичная стена – кисти рук, как слипшиеся резиновые перчатки; ноги – морщинистые тряпки… Терпкий солоноватый запах – ох, не тины! – щекотал ноздри. От увядшего кустика волос чуть несло мускусом.

Кира засипела, хватая ртом воздух, барахтаясь, как полураздавленный червяк.

Попыталась встать, но ноги ее не слушались.

Попыталась ползти, но левая рука, на которую она так и не осмелилась взглянуть, не пошевелилась.

И Кира завыла.

Подняв голову вверх, отрывисто, с руладами, которые она никогда не слышала в собачьем лае.

Оно втянулось в гараж медленно и бесшумно – огромная черная масса с бездонными, поглощающими цвет и свет провалами глаз.

Замерло на пороге, будто от неожиданности.

– Чвянь? – спросило глухо.

А потом, нежно протянув руки-щупальца-лианы, которые менялись каждую секунду, пока Кира их могла видеть, накрыло ее чернотой.

Кислотой обожгло голову, залилось в мгновенно ослепшие глаза – и крик застыл в прихваченном судорогой горле.

Кира дернулась в агонии.

Существо замерло на мгновение – и вдруг сползло с нее. Потыкалось в лицо, плечи, грудь, провело липким и едким по спине, одним движением с треском разорвало куртку и футболку, коснулось сосков…

– Чвянь, – довольно проурчало оно, раздвигая ей ноги.

– Вов, ну сколько еще? – капризно проныла девушка, стряхивая сигаретный пепел на асфальт.

– Сейчас-сейчас, – торопливо отозвался худенький паренек, копаясь в смартфоне. – Никто не хочет сюда…

– Я же говорила тебе – не спи, проедем, – она раздраженно смяла окурок и бросила его в сторону урны с облупившейся краской. Оттуда отчетливо несло псиной.

– Да ладно, – пожал плечами парень. – Подожди, я до домофона добегу, позвоню кому-нибудь, вдруг кто подбросит за деньги.

Он соскочил с бордюра и, смешно загребая ногами, поспешил через дорогу.

Девушка посмотрела ему вслед, вздохнула и задумчиво повертела в пальцах пачку сигарет.

– Чвянь, – вкрадчиво раздалось за ее спиной.

Двери вагона закрылись, поезд тронулся, за окнами поползла станция. Андрей осмотрелся в поисках схемы линий, рядом не оказалось, он отпустил поручень и пошел искать дальше по вагону. Схема нашлась за головой высокого мужика в больших толстых наушниках. Его черная лохматая голова заслоняла всю нижнюю часть города, и Андрею пришлось заглядывать за нее то справа, то слева, высматривая подходящие пересадки. На субботу он обещал Анечке визит в Третьяковскую галерею, но сам был там последний раз лет двадцать назад, с трудом вспомнил, что в Москве две Третьяковки – старая и новая. Вообще, за последнее время Третьяковка превратилась для него в обычный московский топоним, как Китай-город, Кузнецкий Мост или «Пражская». Город вообще сильно изменился с тех пор, как не стало жены, сделался чужим, отдалился. Родной микрорайон заменил им с Анечкой центр, а поликлиника и школа стали главными городскими достопримечательностями. Разобравшись с пересадками, он вернулся, но на месте, где только что сидела его дочь, возвышалась бесформенная черная глыба.