Клайв Баркер - Тьма

Возможно, я действительно забрался в мерзкое ущелье между ног Кали, а теперь нашел выход оттуда.

Каждое утро с рассветом Калькутта очищается. Если бы солнце восходило тысячу раз за день, город был бы чист всегда.

Пепел шевелился вокруг меня, окрасив в серый цвет мои руки и оседая на губах. Я лежал в безопасности, в утробе моего города, названного его поэтами Владыкой чувств, «Городом счастья» и «Влагалищем мира», будто возлежал среди мертвых. Они не были мне опасны – я знал их богиню, я разделял с ними жилища. И когда над грязью и великолепием Калькутты взошло солнце, небо было наполнено дымными облаками и светилось нежно-розовым светом, будто сгорало у меня на глазах.

Элизабет Хэнд – признанный автор, написавший множество романов и три сборника коротких рассказов; давно рецензирует публикации в «Вашингтон пост», «Салон», «Виллидж войс» и «Бостон глоуб», а также пишет статьи в «Журнал фэнтези и научной фантастики». Роман «Иллирия», получивший Всемирную премию фэнтези, написан под влиянием «Двенадцатой ночи» Шекспира и недавно был издан в США. Ее последний роман «Доступная тьма» является продолжением романа «Потерянное поколение», последний из которых был удостоен премии Ширли Джексон.

«Потерянное поколение» скоро выходит в свет, как и роман для молодежи, посвященный Рембо. Хэнд – одна из немногих писателей, чьи рассказы включены в этот сборник. Она переходит от научной фантастики к фэнтези, хоррору и мейнстриму. Элизабет Хэнд – тот писатель, который следует собственным вкусам и интересам (среди прочего мифология и цена Творения), так что за последние два десятилетия она смогла написать одни из лучших романов и рассказов в стиле «хоррор», в том числе «Лесной царь», впервые опубликованный еще в начале ее карьеры писателя.

Уже два дня, как кинкажу [15] Кинкажу – хищное млекопитающее из семейства енотовых. «Кинкажу» в переводе с языка индейцев оджибве означает «медовый медведь» (прим. пер.). потерялся. Хэйли опасалась, что он погиб, что его загрызли соседские собаки, а может, лиса или дикая кошка в лесу. Линетт была уверена, что он жив. И даже знала, где он.

– «Царство Божие», – провозгласила она, лениво махнув изящной рукой в сторону усадьбы по соседству. Потом опустила руку и отпила из кружки остывшего чая, изогнув руку так, чтобы не пролить его, раскачиваясь. Сегодня был ее черед лежать в гамаке. Она делала это с ленивым изяществом, прикрыв ноги одеялом из грубой ткани и откинув длинные волосы на выцветшее полотно. У нее в этом было больше опыта, чем у Хэйли, поскольку это был дом Линетт, заросший сад Линетт, обрамленный молодыми соснами и березами, отделяющими их от «Царства Божия».

Хэйли нахмурилась, опершись на ствол дуба, и подтолкнула гамак ногой, просто так.

– Тогда почему твоя мама у них типа не спросит?

Хэйли нравился кинкажу, и она обоснованно боялась худшего. Ее подруга постоянно меняла одно экзотическое животное на другое с такой же частотой, с какой кто-нибудь заходил в полуразвалившийся домик, где Линетт жила со своей матерью, Авророй. Чаще всего звери были подарком от отца Линетт, пожилого продюсера с Бродвея, успешные постановки которого позволяли оплачивать аренду дома и ее периодические увлечения искусством (игра на флейте, на ситаре, неоконченный курс рисования аэрографом), как и бутылки «Танкири», рядами стоящие в спальне Авроры. И домашних животных, конечно же. Игуана с кожей, шелушившейся, как заплесневелые обои, которая наконец потерялась (и не нашлась) в холодном темном подвале; там девушки ежегодно отмечали Хэллоуин. Угрожающе большой молуккский какаду, который улетал за деревья и терроризировал прежнего владельца «Царства Божия» и гостей в его саду, усевшись на глицинии и вопя по-гэльски. Вьюрки и ткачихи, такие маленькие, что помещались в руке. Четверо крохотных козлят, любимые питомцы Хэйли до появления кинкажу.

Какаду начал дурно пахнуть, с каждым днем все хуже, пока как-то раз не шлепнулся на дно клетки из кованого железа и не умер. Вьюрки улетели, когда Линетт забыла закрыть дверцу их бамбуковой клетки. Козлята сбежали в лес, окружающий озеро Маскант [16] Маскант – вымышленное озеро (прим. пер.). . Говорят, они там до сих пор живут. Но этим летом Хэйли каждый день следила за тем, чтобы кинкажу хватало еды, чтобы кошки Линетт его не обижали, чтобы Аврора не попыталась напоить его мятным ликером, как сделала она с обезьянкой-капуцином, которая недолго жила у нее в комнате.

– Я не знаю, – сказала Линетт. Закрыла глаза, поставив кружку себе на живот. Капля пролилась на ее хлопчатобумажную блузку (еще одно крохотное пятно среди поблекших чернильных пятен и еле различимого изображения глаз, неудачной попытки заниматься батиком). – Думаю, мама знает того, кто там сейчас живет, и он ей не нравится, вроде того. В следующий раз отца спрошу.

Хэйли толкнула гамак носком кроссовка.

– Уже почти моя очередь. А потом туда пойдем. Он не выживет, если ночью холодно будет.

Линетт улыбнулась, не открывая глаз.

– He-а, еще лето, – сказала она и зевнула.

Хэйли нахмурилась. Потерлась спиной о ствол дуба, там, где у нее заживала царапина, после того как они отправились на остров Мандрагора [17] Мандрагора – вымышленный остров (прим. пер). искать коз. Начало августа, последнее лето перед старшими классами школы, время, которое Аврора называла «летом перед тьмой».

– Бедные мои маленькие девочки, – сказала Аврора пару месяцев назад. Стоял июнь, было еще прохладно, и богатые люди каждые выходные уезжали из города в свои дурацкие викторианские особняки среди леса и пойменных лугов в Кэменсик Виллидж. Аврора уселась на склоне у дороги с Хэйли и Линетт, глядя на воскресный исход лимузинов, «Порше» и «Мерседесов». – Скоро вы уедете.

– Боже, мама, – рассмеялась Линетт. Ее длинные волосы были убраны назад и заколоты цветком плюща. Аврора неуверенно протянула руку. Другой она цепко держала пластиковую чашку, до краев наполненную джином.

– Никто никуда не уедет. Я пойду в «Фокс Лейн».

Общая школа.

– Ты же слышала, что папа сказал. Так, Хэйли?

Хэйли кивнула и погладила второго кинкажу, спавшего у нее на коленях. Он почти все время спал или открывал свои золотистые глаза в полусне, чтобы найти другие коленки или диван, на котором можно пристроиться. В этом он напоминал ей Линетт – с вечно ленивыми сонными, прикрытыми глазами и ногами, готовыми умоститься на диване, или в гамаке, или на поцарапанных коленках Хэйли.

– Точно, – сказала Хэйли, прикрыв ладонью мягкую теплую голову кинкажу.

Гамак заскрипел, когда Линетт перевернулась на живот, уронив кружку в густую траву. Хэйли дернулась, поглядев на ее раскрытые руки, будто что-то держащие. Если кинкажу погибнет, она с Линетт разговаривать не будет. От этой мысли ее сердце забилось быстрее.