Клайв Баркер - Тьма

– Можем прервать договор, – с тревогой сказала девушка. – На самом деле от нее никаких проблем. Обычная местная пьянчужка, но раз уж вы вступаете в права собственности…

– Об этом я и не думал, – ответил Лай и снова усмехнулся, качая головой. – Представьте себе, снова получить в соседи Аврору Даун…

Бухгалтер предложил ему продать коттедж, по нынешним временам выйдет кругленькая сумма. А можно переделать его в студию или гостевой домик. Но Лай понимал, в чем тут дело. Бухгалтер не хотел, чтобы Лай снова начал тусоваться с Авророй. Проблемы. Все, оставшиеся в живых с тех времен, – проблема. Может, поэтому Лай и не хотел звонить по номеру, указанному на ошейнике. Он не виделся с Авророй пятнадцать лет, хотя часто замечал девочек, когда те играли среди деревьев. Не раз ему хотелось подойти к ним, представиться, пригласить в гости. Ему здесь одиноко. Гости, готовые прийти к Авроре хоть в четыре утра, в свое время обивали пороги дома Лая в городе. Но это было очень давно, до того, что Лай называл «Катастрофой», а в «Роллинг Стоун» именовали «долгим и трагическим падением природной силы рок-н-ролльного андеграунда в безумие». Агент и юрист вовсе не одобрят, если он станет заманивать детей в свое лесное логово.

Он вздохнул. Учуяв перемену в вечернем летнем воздухе, возможно, человеческую меланхолию, кинкажу тоже вздохнул и слегка задрожал, продолжая лежать клубочком на коленях Лая.

Лай поглядел в открытое окно.

Над деревьями и газонами простерлась темная ночь, посреди которой стоял маленький спящий домик. Будто картина Максфил-да Пэрриша, – звезды, рассыпанные по небу цвета ультрамарина, мерцающий серпик месяца, троица кроликов на краю газона, мирно жующая траву среди одуванчиков. Это поместье сначала привлекло его именно тем, что напомнило картину – одну из тех, какие он собирал.

– Детские штучки, – фыркнул агент. – Сказочная пошлятина Пэрриш и Рэкхэм, Нильсен, Кларк. Картинки Тенниэла про суд над Алисой. Картина дю Февра с Лесным Царем, что была на обложке второго альбома Лая Вагала, феноменально успешного. Первые две недели после переезда он не делал ничего, лишь расхаживал по лабиринтам коридоров, намечая, как развесить картины: эту – возле этого окна, ту – у другого. Ходил днем и ночью, все время один.

Потому что боялся. Боялся, что агент, бабуля, врачи – кто-нибудь узнает правду о «Царстве Божием», о настоящей причине, побудившей его купить это поместье. Он осознал ее сразу, в тот самый день, когда девушка-риелтор показывала особняк. Она говорила о числе окон, которые…

– Выходят на юг, дому лет сто, но с этими окнами он действует, как аккумулятор солнечного тепла. Песчаник в оранжерее действует, как теплоприемник…

Она продолжала что-то трещать, но Лай ничего не отвечал. Он понять не мог, как она не замечает. Никто не заметил – ни бабуля, ни агент, ни легион работников из Стэмфорда, которые здесь убирались перед его приездом.

Окна, конечно же. Сначала они появляются в окнах, всегда. Он впервые увидел их в Марракеше почти шестнадцать лет назад. Окно в форме перевернутого сердца с видом на небо, такое голубое, что, казалось, оно вот-вот потечет, как жидкость. Снаружи, в обрамлении массивного оконного переплета белого цвета, Лай увидел молодого парня; он присел и склонился над каким-то предметом, ослепительно блестящим в лучах солнца, так ярко, что Лай отвернулся. Когда он снова поглядел в окно, то увидел, что молодой парень изумленно смотрит на красноватый дым, клубами идущий от сверкающего предмета. Лай видел, как дым принял форму огромного человеческого силуэта, и в этот момент косяк догорел и обжег ему пальцы. Он закричал, – от страха и боли. Когда он снова посмотрел в окно, там уже никого не было.

С тех пор он видел их много раз. Разные силуэты, но всегда знакомые, всегда быстро исчезающие, яркого цвета, будто крохотные человечки внутри марципанового яйца Синдбад и Птица Рух, Русалочка и ее сестры, Храбрый портняжка, Одним махом семерых побивахом Стойкий оловянный солдатик и Рождественская елка, сгорающая дотла Собаки с глазами-блюдцами, глазами-тарелками и глазами-колесами. На гастролях в Париже, Лондоне, Мюнхене, Лос-Анджелесе они всегда появлялись рядом, в номере отеля с видом на темный переулок, будто в хрустальном окошке спальни принцессы. Он никогда не сомневался в их присутствии, после того первого своего удивленного крика Это был народ, его народ. Единственные, кому он мог доверять в этом мире, все более жестоком и ошеломляющем.

Прошла всего пара недель с его первого видения в Марракеше, когда он пошел на ту роковую вечеринку. Всего пара месяцев после оглушительного успеха «Лесного царя». А потом – Катастрофа и все остальное.

От тех лет у него остались смутные воспоминания. Даже теперь, когда он все это оживлял в памяти, ощущение, как от фильма, – с огромным количеством сбоев и без диалогов. Бесконечная череда женщин (и мужчин), попадавших к нему в постель. Смутное воспоминание себя в студии, записывающего «Бабу-Ягу» и «Поющую косточку». Каскад образов: яркий свет, беснующаяся толпа, беззвучно кричащая у края узенькой сцены. В те годы его видения менялись. Поначалу (первые пару месяцев) психиатр слушала про них с огромным интересом. Он только о них и говорил и вдруг увидел, что ей это надоело. И с тех пор больше никому о них не рассказывал.

Но ему хотелось хоть с кем-нибудь поделиться. Рассказать о том, как сильно изменились они после Катастрофы. Поначалу он замечал лишь, сколь они прекрасны, как похожи на его воспоминания детства, на сказки. Русалочка, с обожанием глядящая на Принца, двое детишек в пряничном домике, девушка в хрустальном гробу, пробудившаяся от поцелуя. И лишь после Катастрофы он вспомнил другие строки сказок – те, от которых в детстве не мог уснуть и которые теперь преследовали его именно во снах. Вопящая ведьма в очаге, сожженная заживо. Проклятая королева, которую заставили танцевать в докрасна раскаленных железных башмаках, пока она не умерла. Принц, отвергший Русалочку и женившийся на другой, в наказание за его безразличие Русалочка превратилась в морскую пену.

Однако с тех пор как он оказался здесь, в «Царстве Божием», эти зловещие атрибуты сказочного народа исчезли. Они все так же были рядом, но так, как это было поначалу, – мириады чудесных созданий, роящиеся в саду, будто мошки на закате. Может, это потому, что он лекарства пить перестал. В его комнате, подальше от глаз бабули, в коробке было спрятано множество флаконов с таблетками.

Так он позволял своему народу остаться в «Царстве Божием». Как в Марракеше. Они появлялись за окном. Каждое окно открывалось в свой мир духов, живое воплощение сказочных картин, висящих на стенах. Из ванной открывался вид в бальный зал. Из кухни – в пещеру Черного гнома. Из высоких створчатых окон столовой – на Хрустальную гору. Из крохотного окна бельевой на третьем этаже он видел можжевеловое дерево, а в библиотеке однажды услышал мрачную мелодию Бледной Флейты.