Джон Коннолли - Ночные легенды (сборник)

Крофт потянулся за их чемоданами.

– Как он, интересно, сможет им сказать, что ему запрещено говорить, если ему запрещено говорить? – спросил он и, довольный своим каламбуром, подмигнул Берку.

Сержант Стокс еще ни разу не видел, чтобы кто-нибудь подмигивал инспектору полиции; идеальным кандидатом для такого подмигивания Крофт ему не показался.

– Мне кажется, верно подмечено, сэр, – пробурчал он и для проформы добавил: – Вам не кажется?

Берк поглядел на сержанта взглядом, подразумевающим много чего, но вряд ли чего-нибудь лестного для окружающей его компании.

– На чьей вы стороне, сержант?

– На стороне закона и порядка, сэр, – отчеканил Стокс. – Сугубо закона и порядка.

Панический страх перед ведовством охватывал Европу на протяжении трех столетий, начавшись в пятнадцатом веке и завершившись со смертью в 1782 году швейцарки Анны Гёльди, последней в Западной Европе женщины, казненной за ведовство. В целом за него поплатились жизнью от пятидесяти до ста тысяч человек, из которых восемьдесят процентов составляли женщины, в основном пожилого возраста и низкого достатка. Сильнее всего эти темные страсти бушевали на территории Германии (примерно половина всех смертей). В Англии погибло примерно полтысячи, а вот в Шотландии эта цифра была вдвое выше ввиду не особого смущения шотландских судов перед пытками как средством дознания; сюда же можно прибавить и маниакальную подозрительность молодого монарха Якова VI. Самым обстоятельным руководством по выявлению, выбиванию признательных показаний и конечной расправе над ведьмами стал печально известный «Malleus Maleficarum» – «Молот Ведьм» – совместное детище немецкого монаха-доминиканца Генриха Крамера и декана теологии Кельнского университета Якоба Шпренгера. Крамер и Шпренгер были единодушны во мнении, что семя ведовства зиждется в самой природе женского пола. Женщины духовно, умственно и эмоционально слабы, а также подвержены похоти. Эти фундаментальные изъяны находят свое крайнее выражение в ведовстве.

Наступление Реформации не особо повлияло на развенчивание этих представлений. Даже, пожалуй, наоборот: любая маломальская терпимость к так называемым «ведьмам» из сельской глубинки, существовавшая до этого, стала беспощадно вытаптываться вместе с прочими проявлениями старых языческих традиций; даже человеколюбец Мартин Лютер призывал сжигать женщин на кострах как ведьм.

Лишь в 1736 году вышел официальный указ убрать из свода законов Англии статью за колдовство – почти через сто двадцать лет после захвата, судилища и казни трех женщин, известных как Андерберийские ведьмы.

Лондонских полицейских чинов Крофт доставил в центр деревни Андербери, где они обосновались в паре небольших, но теплых комнат в тыльной части гостиницы с романтическим названием «Винтаж». Когда гости привели себя в порядок и подкрепились сандвичами, их отвезли к местному гробовщику. Там их ждал сельский врач Эллинсон, а также единственный представитель местной полиции констебль Уотерс. Эллинсон был молод, а в Андербери переехал недавно вместе с семьей, после смерти своего дяди, прежде имевшего дело с рождениями, болезнями и иными проявлениями бренной жизни в районе. При движении Эллинсон слегка прихрамывал (сказывался перенесенный в детстве полиомиелит, уберегший его от воинской повинности во Франции). Уотерс, по мнению Берка, был типичным деревенским блюстителем порядка: осторожный, но не педант, с врожденной сметкой, но не выросшей еще до уровня мудрости.

Сейчас все четверо стояли перед гробовщиком, состоящим, казалось, сплошь из складок и морщин. Он неторопливо снял простыню с лежащего на каменной скамье тела.

– Мы с ним пока ничего особо не делали, ждали, пока из Лондона приедете вы, – пояснил он. – Хорошо, что погода холодная, а иначе бы он подпортился сильнее, чем уже успел.

Открывшийся взору труп принадлежал мужчине чуть за сорок, с плотным сложением человека, днем усердствовавшего в поле, вечером за столом, а ночью в пабе. Его черты, точнее то, что от них осталось, посерели, а по запаху чувствовалось, что внутри уже набирает силу разложение. Лицо уродовали длинные вертикальные борозды ран, то же самое на груди и на животе. Раны были глубоки и пронизывали тело до самых внутренностей, которые были ясно видны. Из двух прорезов, словно личинки какого-нибудь гнусного паразита, торчали изорванные кишки.

– Его звали Малькольм Треворс, или просто Мэл, – сказал Уотерс. – Жил один, семьи и жены не было.

– Боже правый, – вздохнул Стокс. – Вид такой, будто его искромсал зверь.

Берк кивком отослал гробовщика, сказав, что в случае надобности его позовут. Тот, сутуля плечи, тихо вышел; если его и задевало такое выдворение, то благодаря своей недюжинной опытности он не показал виду.

Когда дверь в морг закрылась, Берк повернулся к доктору:

– Вы его осмотрели?

Эллинсон покачал головой:

– Только поверхностно. Не хотелось мешать следственным действиям. Но с ранами я ознакомился достаточно близко.

– И?

– Если это сделало животное, то я затрудняюсь сказать какое.

– Мы разослали запрос по циркам и зверинцам этой округи, – сказал констебль Уотерс. – Скоро выяснится, не сбежал ли у хозяев кто-нибудь из зверей.

Берк кивнул, однако было ясно, что слова Уотерса заинтересовали его мало. Его внимание оставалось на Эллинсоне.

– Чем вызваны ваши слова?

Доктор склонил над мертвецом голову и указал на некоторую взлохмаченность по краям основных ран.

– Вы видите это? В отсутствие каких-либо иных свидетельств я бы сказал, что эти борозды оставлены большими пальцами с длинными ногтями.

Он поднял руку, слегка скрючив пальцы, как будто держа в них мяч, после чего медленно провел ими по воздуху.

– Глубокие раны исходят от пальцев, – вслух предположил он. – А добавочные, угловые надрезы от большого пальца.

– Ну а не мог кто-нибудь применить к нему, скажем, фермерский инвентарь? – задал вопрос Стокс.

Сержант был лондонцем до мозга костей, и знание деревенского быта, вероятно, исчерпывалось у него мытьем овощей, перед тем как пустить их на готовку. Тем не менее у него было достаточно здравое подозрение, что если открыть любой амбар между этой местностью и Шотландией, то там внутри обнаружится острых предметов достаточно, чтобы настругать ломтями целый взвод таких, как Треворс.

– Не исключено, – сказал Эллинсон. – Хотя я не специалист по орудиям крестьянского труда. Надо бы осмотреть тело поподробней; глядишь, что-нибудь и обнаружится. С вашего позволения, инспектор, я бы хотел произвести вскрытие. Более детальное изучение ран должно многое разъяснить.