Джон Коннолли - Ночные легенды (сборник)

В проеме появились двое. Оба в длинных, напоминающих мантии черных пальто, черных брюках и черных же ботинках на толстой подошве. Лица были скрыты, пока они не ступили в пространство этажа. Над входом там теплилась пыльная лампочка, и в ее чахлом свете стали видны их черты. Это были мужчина и женщина, только какие-то… не такие. Оба лысые, с бледными, чуть ли не землистыми черепами в густой сети вен, выступающих из кожи. Мужчина был крупнее, с красными глазами на голом лице, на котором больше ничего не было – ни носа, ни рта, а просто плоский участок кожи под глазами. Рядом с ним стояла женщина, это было видно по линии груди под пальто. У нее был рот и мелкий, едва обозначенный нос, а вот глаз не было вовсе – вверх от носа сплошная, без зазоров, кожа.

Справа от них послышались какие-то звуки, и в этаже показались еще две фигуры. Первая – еще один высокий мужчина в черном, как и остальные. Лица видно не было, а затылок был бледный и круглый как шар; сходства с шаром добавляло отсутствие ушей. Одна рука у него висела сбоку, а другая покоилась на плече мелкого тщедушного человечка в коричневых штанах и рубашке. Ко мне он стоял спиной, так что лица я не различал. На правом виске у него виднелась рана, а с левой стороны головы и рубашки запекшаяся кровь, как будто пуля, прошив череп, вышла у него из левого виска.

Наверное, мне полагалось вмешаться, но я стоял не шевелясь. Сердце билось гулко и часто, а испуг был такой, что я поймал себя на том, что не дышу. А когда все-таки выдохнул, то сделал это так звучно, что напрягся, как бы та четверка меня не услышала и не направилась ко мне. Секунду-другую казалось, что женщина, насторожившись, вглядывается своим незрячим лицом в тень, где затаился я. Затем ее пальцы стали чутко ощупывать темноту, ища того окровавленного коротышку. То же проделал и ее безротый спутник, и когда его нащупали все трое, то приобняли и бережно, даже нежно повели к лестнице, и дверь за ними закрылась. Немного постояв и набравшись духу, я крадучись двинулся следом.

Дверь оказалась не заперта. За ней, как я уже говорил, одна лестница вела на верхние этажи, а другая вниз. Топка в котельной гореть была не должна, но сейчас она полыхала. Я это чувствовал и по запаху, и по сухому дыханию зноя.

Я спускался, пока не приблизился к тамбуру с железной дверью, от ржавчины едва держащейся на своих шарнирах. Она была отворена, и видно было, как там внутри неровно играет свет, кидая на стены и пол малиново-оранжевые блики. Изнутри слышалось ревущее гудение огня. Я придвинулся ближе. По спине у меня струйками сбегал пот, а ладони, сжимающие револьвер и фонарик, были от него скользкими. Я был уже почти у двери, когда огонь неожиданно погас, а единственным источником света остался луч фонарика. Я сделал глубокий вдох, вслед за чем с напускной решимостью шагнул в помещение.

– А ну-ка…

Я остановился. В помещении было пусто. Внутри виднелась массивная топка, но она не горела. Я приблизился к обогревательным трубам и осторожно протянул руку. Прежде чем прикоснуться, я осторожно замер, понимая, что, если в чем-то просчитаюсь, рука потом может и не залечиться.

Топка была… холодна. Я бегло осмотрел комнату, но смотреть там было, собственно, нечего. Довольно просторная, но не захламленная, вход-выход всего один. Держась спиной к стене, вдоль которой шла лестница, и ствол уставив в сторону котельной, я взошел обратно на первый этаж склада, а оттуда драпанул наружу так, что с пола взвилась пыль. Остаток ночи я провел в своей комнатенке; револьвер лежал передо мной на столе, а в ушах звенело от напряжения.

Об увиденном той ночью я никому не заикнулся. Более того, готовясь назавтра под вечер к дежурству, я подумал, что, может, мне действительно все примерещилось. Задремал у себя на стуле, прихлебнув из фляжечки лишку, – вот вам и сон о якобы обходе склада и возвращении к себе за стол. А во сне мне и привиделась вся та чертовщина: безносые безглазые фигуры, ведущие человечка с продырявленной башкой в котельную, где топка нагнетает жар не нагреваясь.

Ну а какое еще объяснение можно было придумать? Остаток недели все было спокойно – никаких тебе звуков, ничего еще. От себя я даже озаботился навесить на дверь той лестничной шахты замок на цепи. Дважды осматривал его каждую ночь – висит как миленький. Однако тот запах – что-то вроде окалины горелых костей – оставался. Он шел и от моей униформы, и от волос. Как ни мойся, как ни стирайся, а избавиться от него не получалось.

И вот как-то субботней ночью, в ходе моих обычных обходов, я зашел на склад и обнаружил, что дверной проем перед лестницей снова зияет – и это при том, что главная дверь к моему приходу была заперта снаружи. Стоит ли повторять, что в течение всей той недели сюда, кроме меня, никто не наведывался? А теперь вот дверь была открыта, и опять поплясывали, поигрывали по стенам отсветы огня. На этот раз я действовал решительно: вынув «таурус», громко окликнул:

– Эй, это кто там балует?

Ответа не последовало.

– А ну выходи! – крикнул я храбрее, чем себя ощущал. – Выходи сейчас же, или, ей-богу, запру тебя здесь и копов вызову!

Опять без ответа – только в затенении справа, за штабелем старых ящиков возле двери, пошевелилась какая-то фигура. Я чиркнул туда фонариком и успел ухватить край чего-то синего, быстро мелькнувшего в темноту.

– Ч-черт, да я тебя вижу. Выходи, слышишь?

Я сглотнул, ощутив при этом отдачу в уши. Несмотря на холод ночи, лоб и верхняя губа у меня вспотели. Взмокла и рубашка. Откуда-то волнами катила жара – нестерпимая, палящая, как будто бы весь склад полыхал каким-то скрытым огнем.

И слышно было ревущее гудение топки. Держа ствол вровень с фонариком, я начал тихо подступать к штабелю. На приближении белый круг света выхватил босую ногу с грязными нестрижеными ногтями и толстые разбухшие лодыжки с синеватыми прожилками вен. Ниже колена различалась бахрома грязного темно-синего платья. Понятно: женщина. Бездомная, прячется на складе. Может, она обитала здесь все время, а я ее просто не замечал. Если пролезла, значит, у нее сюда есть вход-выход – выбитое окно или скрытая дверь. Ничего, найдем, надо только сначала ее отсюда шугнуть.

– Так, леди, – произнес я, подходя к ней совсем уже близко. – А ну-ка на выход…

Но это была не бомжиха. Это была даже не леди, как в старой шутке.

Это была моя жена.

И мне было не до смеха.

Ее темные волосы отросли, закрывая большую часть лица; рябоватая, в пятнах кожа на костях обтянулась, отчего губы разъехались в оскал, обнажая длинные желтые зубы. Голова была опущена, так что подбородок едва не упирался в грудь, а смотрела она на рану у себя в животе, куда вошел нож; рану, которую я ей нанес в ночь убийства. Вот она подняла голову, и открылись ее глаза; синева в них выцвела, и они теперь были почти белые. Отверстие, которое представлял ее застывший в гримасе ужаса рот, сделалось чуть шире, и я понял, что она улыбается.