Андрей Сенников - Девять

Покурили еще, запивая ледяной водой тошнотворный привкус дрянного табака.

Леха уже знал, что они заблудились и до ночи никуда не выберутся. Когда Дикой стащил с шеи прибор и зашвырнул его вместе со штангой в папоротники, Леха подумал, что, возможно, они не выберутся никогда. Мысль оставила совершенно равнодушным, куда большее оживление Леха испытал оттого, что ему не надо больше нести аккумулятор. У него даже шаг стал шире, спина распрямилась, нет-нет, а с губ то и дело срывалось почти музыкальное мурлыканье. Дикой косился через плечо, и только кожа туже обтягивала скулы. Он не пытался ориентироваться, просто ломил, как секач с налитыми кровью глазами.

Солнце село, невидимый, отгорел закат, густые синие сумерки залегли меж деревьев. Беня Крик ничего не понимал. Он заблудился?! Он?!! Да не может этого быть! Не поверит он в это ни в жисть! И не заставит его ничто: ни тайга, ни ехидная бабка, ни опускающаяся ночь, ни натруженные ноги, ни этот мешок с говном на хвосте. Нате! Выкусите!..

Потом Беня услышал за спиной странный звук. Такой издавала бы ворона, каркающая с полным клювом воды. Озадаченный Беня обернулся.

Леха смеялся.

Он содрогался и раскачивался тщедушным телом, одна рука описывала замысловатые круги в попытках опереться о ближайшее дерево, а другая, корявым пальцем указывала куда-то вниз, под ноги. В траве смутно белело… Дикой шагнул поближе и увидел мятую пачку «Беломора» и два окурка. Не узнать характерный прикус на гильзе одного, почти вдавленного в землю Беня не мог. Часа три назад, Дикой, по привычке выдавив в земле ямку каблуком, погасил замусоленный «бычок».

Леха постанывал, истерически взвизгивая, втягивая воздух короткими сосущими всхлипами. Он не замечал закипающей ярости напарника, мятой пачки, которую бросил сам на каком-то из перекуров и собственного смеха. Он хотел сказать, что не хочет стать «растением»… Он давно смирился с мыслью, что рано или поздно выпивка его доконает, но никак не предполагал, что таким образом. Он хотел сказать всё это Дикому, в его дурацкую рожу почти первобытного существа не способного вообразить ничего, что нельзя облапать, сожрать, подсунуть под зад, избить или трахнуть. Хотел объяснить, но стоило открыть рот, как новый приступ смеха душил очередную попытку.

Смех звучал в лесной тишине неуместно и страшно. Дикой не выдержал, врезав Лёхе кулаком-дынькой, попал по рту, расплющивая слюнявые и мягкие, как пара слизней, губы. Брызнула кровь, но смеяться Гнус не перестал. Содрогнувшись от омерзения, не помня себя от злости, Беня Крик стал бить харкающего кровью Лёху без остановки.

Тот продолжал хихикать…

Ночью пошёл дождь. Невидимые капли пробивали древесные кроны, вымачивая подлесок. Дикой проснулся разом, вываливаясь из сна в мокрый шелест. Дождь бил по лицу, шелестел в ветвях. Беня глубоко вдохнул влажный лесной воздух. Он неплохо устроился на ночлег в разлапистой ветви высокого кедра метрах в семи над землей, но теперь наверняка вымокнет. Дикой посмотрел вниз, в темноту. Спускаться не стоило, а до рассвета еще часа три — четыре.

Труп Лёхи он затолкал под комель, вывороченной с корнем, лесины немногим более километра отсюда. Можно было закидать ветками, но стараться особенно не стоило — зверь в осенней тайге сытый, но мимо такого угощения не пройдет. Тот же медведь, например. Он с душком любит. Дикой поежился, поерзал на ветке, пристраивая тощие ягодицы. Гроздь капель обрушилась вниз. Он прислушался, но ничего кроме шелеста дождя не уловил.

Тоскливо-то как.

Несмотря на весь свой специфический жизненный опыт и бесчисленное количество жестоких драк, — этой весной в Новосибирске, было дело, даже подрезал двоих, на Затулинке, — убивать человека Бене не приходилось. И что на него нашло? Чего этот дебил принялся хихикать? Одно слово — «Гнус». Кого хочешь, достанет. Не зря его так прозвали. Ну, вмазал бы разок, так нет… Дикой сглотнул комок, вспомнив багровую пелену, застилавшую глаза, хлесткие звуки ударов в мягкое, липкое… Вновь вернулась дрожь. Его трясло с тех пор, как он понял, что забил Лёху насмерть. Дрожь то приходила, то уходила по своему усмотрению, принося с собой незнакомые чувства, которые Дикой не мог выразить словами. Это ему не нравилось…

Что же теперь делать? Не в отшельники же подаваться, как Агафья Лыкова. Какой из него, на хрен, отшельник?! В том, что он сможет выйти из тайги, Беня был совершенно уверен. Ну, устал немного, заплутал. Достаточно небольшой ошибки и все. К примеру, под хмельком Дикой забыл, что при хождении по лесу человеку свойственно забирать вправо. Местность незнакомая… Ничего, поутру он сориентируется легко. Выйти не проблема. Прокормиться в тайге осенью — не проблема. Проблема в том, как объяснить отсутствие Лёхи. Отстал, заблудился… А ты куда смотрел? Попал в бурелом. Пропорол брюхо… Где тело? Нет, отмолчаться не удастся. При всей никчемности, Гнус был всегда на виду. Всё крутился вокруг Доцента и студентов. Чаще всех задерживался у вечернего костерка с чаем, развесив уши, на которые Доцент щедро отмерял лапши, лез с разговорами к студенткам и вопросами о находках на раскопе. И о чем только он там с ними разговаривал? Тупень ведь, алкаш. Какие мозги были — все пропил. Так нет ведь… Хуи-художник…

Неприятных вопросов не избежать. Ясно. Но с другой стороны, жопу рвать из-за бомжа никто не станет. Наплести с три короба: медведь задрал, с кедры упал, да мало ли… Что его на месте арестуют, закуют в кандалы? Можно самому кипеж поднять… А может лучше деру дать? Сколь он там, на раскопе намолотил? Копейки! Но бросать деньги не хотелось. Только бы Доцент хай не поднял. А что, собственно, Доцент? Гнус и в ведомостях есть на расчет! Станут бухгалтерию сводить, а где, скажут, гражданин? Нету. Весь вышел. Несчастный случай… на производстве. Не дай бог менты с расспросами привяжутся… А если он в розыске по мочилову на Затулинке? М-да… Жопа!

Думать Дикой не любил. Из всех жизненных передряг выбирался ведомый звериным чутьем, выбирая что делать, как говорить, с кем и зачем. Слова «интуитив» Беня не знал, но, услышав, не посчитал бы матерным, а запомнил для последующего применения.

Хрустнула веточка, Дикой едва не свалился с ветки, сидор закачался на сучке, и новая гроздь капель обрушилась вниз. Беня обратился в слух. Нудно шелестел дождь. Показалось?! Дикой всматривался в темноту до боли в глазах, пока не пошли цветные круги. Он заморгал, и тут снова хрустнуло, уже ближе. Дикой затаил дыхание. Зверь так не ходит. Зверя он и не услышал бы… Хорошо на дерево залез, а так… Что «так» Дикой не стал додумывать, жесткие волосы на предплечьях, казалось, вот-вот проткнут грубую ткань «энцефалитки». Послышались слабые скрежещущие звуки. Прямо внизу, под деревом. Бене показалось, что он улавливает легкие вибрации ствола и ветвей, словно кто-то большой и массивный терся о кедрину… Медведь?! Но тогда почему не слышно сопения и пыхтения? Глухого ворчания? Не так уж и высоко… Слабый шелест сменился вдруг протяжным ломким скрежетом, коротким, прерванным мягким шлепком. И все. Только дождь шелестел так же нудно, и удары сердца гремели в ушах барабанным боем. Одуряюще пахло влажной хвоей.