Андрей Сенников - Девять

Через некоторое время Дикой расслышал те же самые звуки в той же последовательности: осторожный шелест, потрескивание, затем короткое «ш-ш-шр-р-р-к» и мягкий толчок. И еще. И еще…

Кто-то пытался забраться на дерево! Ну конечно! Шелест и потрескивание — так шелушились тонкие, чешуйчатые слои кедровой коры под ладонями и одеждой, когда пальцы пытались вцепиться в малейшие углубления, а шарканье — жесткая подошва ботинок царапает ствол, срываясь. Мягкое «бум» — этот кто-то все время срывался и падал на землю. Да, очень похоже. Только веселее что-то не делается. И главное — ничего больше не слышно: тяжелого дыхания, пыхтения, мало-мальски бранного слова после очередного «бум»…

Одна минута. Пять. Настырные звуки продолжались с пугающей монотонностью. Сколько же это будет продолжаться? Он до утра не выдержит. Какая сука там лезет!? Дикой открыл рот, чтобы как следует рявкнуть вниз, но не издал ни звука. Горло сжимало спазмами, тонкая нитка слюны запуталась в рыжей щетине. Ткань куртки пропустила первые капли влаги, кожа пошла пупырышками, Дикой поежился от холодка рефлекторно, он почти ничего не замечал. Спички! Он подумал о спичках и тут же отогнал эту мысль. Во-первых, как только зажжется спичка, он на время потеряет те крохи ночного зрения, что ещё есть; во-вторых, вряд ли спичка даст достаточно света, чтобы увидеть что-нибудь семью метрами ниже; в-третьих, спичек мало, и расходовать их нужно с толком. Наконец, он подумал, что жалкий огонек будет, тем не менее, достаточно ярким, что бы выдать его место… этому. Кому?

Пожалуй, тот, кто копошится уже добрых двадцать минут, в бесплодных попытках забраться на дерево, — именно это дерево, как будто ему деревьев мало в лесу, — и так прекрасно знает, где Беня находится. За ним. За ним он лезет с тупой настойчивостью, молча, упорно, не издавая ни звука. Это не зверь, и даже не человек, это какая-то тварь… непонятная. Хорошо бы швырнуть, что-нибудь увесистое вниз, но что?… Вроде затихло? Нет… Снова. Бля! Да и хер с ним!

— Эй, козёл! — крикнул Дикой и поперхнулся слабостью собственного голоса, что не напугал бы и воробья. — Занято тут! Чё те надо?

Эхо слов прозвучало в голове бестолково и бессвязно.

Все стихло. Дикой заметил, что и дождь утих, но крупные капли, собираясь на ветвях над головой, падали на плечи внезапно, словно хищные птицы, заставляя вздрагивать и втягивать голову в плечи. Секунды тянулись и тянулись как презерватив, распираемый вязкой тишиной. Беня почувствовал это бешеное напряжение времени, дрожь истончающихся стенок и вцепился испачканными смолой пальцами в шершавые ветви, словно надеялся приклеиться к ним намертво.

В ушах лопнуло, тишина брызнула в стороны, шелест, скрежет, мягкие удары внизу слились в дикую безостановочную мешанину звуков. Дикой зажал уши ладонями. Ветвь упруго изогнулась и подбросила его в воздух. Он потерял ориентацию, все как-то смешалось, а потом что-то резко рвануло вверх. Острая резь подмышками подсказала, что он свалился со своего насеста и повис на веревке, которой предусмотрительно обвязался с вечера. Он выдохнул с облегчением, а затем слух очнулся, отрешившись от внутреннего, и Беня вновь услышал бешеное шебуршание внизу. Колени взлетели к животу, руки потянулись вверх, петля поползла по плечам, затягиваясь, тело скользнуло чуть вниз, дыхание пресеклось. Он успел раскинуть руки, согнуть в локтях, втаскивая длинное тощее тело назад, в петлю. Со страху почудилось, что узел «пополз», и Беня принялся нащупывать его непослушными, онемевшими от напряжения пальцами. Ему было трудно оценить обстановку, он ждал, что то — внизу, — сейчас подпрыгнет и схватит за ноги. Он уже чувствовал боль и рывок вниз, ощущал падение…

Дикой резко подтянулся на веревке, бросая тело вверх. Руки вытянулись, и пальцы уцепились за спасительную ветвь. Через четверть секунды Дикой лежал в своем гнезде, прижимаясь щекой к влажной и шершавой коре. Дыхание со свистом вырывалось из горла, выталкивая в непроглядную темноту:

— О, мать твою! О, мать твою! О, мать твою! О мать твою!..

Беня не слышал себя. Скребуче-шелестящие звуки пронзали барабанные перепонки, шаркая по мозгам, словно кто-то водил напильником по черепу. Сознание гасло, как уголек, подергиваясь пеплом тут же срываемым очередной порцией зловещих звуков. Губы шевелились, но голос звучал все тише, тише. Удивительно, но возня внизу затихала тоже. Дикой провалился в сон под утро или, скорее, окончательно отключился, когда все стихло.

Он очнулся рано, едва забрезжило, и сырая мгла лежала в низинах плотно, озерцами стоячей воды, густо усыпанной палой хвоей. В голове гудело и потрескивало, словно рядом проходила высоковольтная линия. Тело одеревенело и, казалось, стало продолжением ветвей. Дикой потянулся с хрустом, и тут воспоминания о прошедшей ночи растопили сонную одурь. Беня резко сел и посмотрел вниз. Ржавый ковер хвои потемнел от сырости и, казалось, распух, опавшие веточки сложились затейливым узором. Кедрач — место чистое, не заросшее плотным кустарником, черемухой, не загаженный болтливой осиной с кисло-горьким ароматом мокрой коры, тонкой и шершавой как одноразовые китайские туфли из салона ритуальных услуг…

Дикой повертел головой, посматривая дальше, окрест, опасаясь найти возмутителя ночного спокойствия — не торчать же на дереве до конца жизни, — но все было тихо, ни единого движения. Можно спускаться. Беня принялся нащупывать сидор. На дне должно скопиться порядком табачной трухи. Может, хватит на приличную «козью ногу»? Он ясно представил себе это монументальное сооружение, хотя точно знал, что табака ни на что такое громоздкое не наберётся. В лучшем случае, на тощую цигарку, в которой бумаги будет больше, а дым на две трети состоять из сгоревшей свинцовой краски, которой набирают очередное «По сообщению ИТАР-ТАСС». Дикой сплюнул вонючую слюну и увидел внизу, за деревом ногу в кирзовом ботинке и брезентовой штанине. Кто-то сидел, привалившись спиной к стволу, согнув ноги в коленях. Дикой попробовал сложить два и два. Выходило четыре…

Ну, падло! Беня сдернул с сучка вещмешок, пальцы рвали непослушный плотный узел, еще более затянутый давешним падением. Шея налилась багровым, злость за стыдный детский страх щипала глаза. Позабыв об осторожности и, что шум может разбудить вахлака, лишив возможности утолить жажду мщения, Дикой начал спускаться. Занятие посложнее, чем взобраться наверх. Обхватив ствол коленями, царапая подошвами сапог жесткую кору, Беня цеплялся корявыми пальцами так, словно хотел продавить древесину. Сидор болтался на спине из стороны в сторону. Дикой пыхтел, закусывал губу и сантиметр за сантиметром опускался к цели. Где-то на последней трети спуска Дикой ощутил под ладонями какие-то влажные ошмётья, посмотрел удивленно — ладонь была выпачкана красным, между пальцев застряло… Мозги ворочались, как с похмелья, правая нога вдруг поехала вниз, и Дикой сорвался. Он упал на спину, под стеклянный хруст и барахтался, как перевернутое насекомое в сивушном облаке…