Андрей Сенников - Девять

— Ну, тварь! — он добавил в счет пол-литра самогона, перекатился на четвереньки, путаясь в лямках вещмешка, развернулся. Человек не шевелился. Дикой все время видел это краем глаза, держал картинку, злясь на себя за неуклюжесть, что придется сейчас бежать вприпрыжку за этим лохом. Каждую секунду своего барахтанья он ждал, что сидящий подскочит и ломанет по тайге, как заяц, и каждую секунду злость становилась сильнее. Беню трясло от предвкушения, когда он приблизился к неподвижной фигуре, обходя чуть правее и ощущая зуд в правой ноге, которой намеревался устроить побудку.

Под деревом сидел Лёха и смотрел прямо перед собой. Одним глазом. Левый закрылся полностью, здоровенная «гуля» на скуле перекосила физиономию, губы в струпьях, правое ухо разбухло, как оладья. Взгляд Гнуса был неподвижен, устремлён в одну точку, куда-то в ноги Дикому. Беня споткнулся под этим взглядом, словно сам получил под вздох штангой магнитометра. Сердце колыхнулось на волне нешуточного облегчения. Дикой в мыслях взвил куда-то вверх, хотелось смеяться и орать на всю тайгу: «Живой! Живой!» Жеребячьи зубы обнажились в дурашливой ухмылке: «Ну, Гнус! Ну, учудил!» Злость испарилась, вырвалась в небо. Дикой испытывал детский восторг, словно мотало его на гигантских качелях так, что дух захватывало.

Из приоткрытого рта Лёхи выполз жучок и замер на нижней губе, пошевеливая лапками над красно-коричневой коростой. Гнус не пошевелился, глаз его смотрел так же неподвижно и мутно. Всегдашний влажный блеск подернулся матовой плёночкой, сухой и тонкой, как плесень на глади «цветущей» воды. У Дикого ослабли колени. Тишина давила на плечи, пригибая к земле. Дикой рассмотрел в раскрытом вороте куртки Лёхи синюшные пятна, особенно заметные на желтой восковой коже. Круг такого же цвета, словно синяк окружал правый глаз. Беня отвернулся, в голове бурлило и кружилось, заполняя звонкую пустоту пенистой грязной водицей с маленькими воронками водоворотов. Лёха раскинул руки по бокам тела, ладонями вверх и с ними что-то было не так, словно он напялил мохнатые красно-бурые перчатки, протертые на кончиках пальцев до дыр, в которых проглядывало желтое. Вязкий комок подкатил к горлу Дикого, вязкий и липкий — не сглотнуть. Он давил и лишал возможности дышать. Ботинки. Беня посмотрел на ботинки Лёхи. Подошва с внутренней стороны выпачкана смолой, и ошметки коры налипли на янтарные наплывы. Жесткие брезентовые штаны на коленях с внутренней стороны в трухе, как будто, как будто…

Взгляд заметался от одного к другому, старательно избегая неподвижного тела. Серое небо в просветах ветвей, ободранный ствол, утоптанный участок земли — в углублениях крохотные лужицы. Две глубокие борозды пропахали хвойный ковер от самого дерева туда, за стройные ряды кедров, в ту сторону откуда пришел…

Дикой побежал, резко взяв с места, позабыв сидор, что лежал под ногами раздавленным дождевым грибом. Хвоя пружинила, отталкивая жесткие подошвы сапог с желтыми глазками гвоздей. Беня запрокинул голову, словно лось, глаза налились кровью, ноздри раздувались. Мутная водица бурлила и переливалась через край плотины, что служила Дикому ситом интуиции. Деревья качались перед ним из стороны в сторону, словно сознательные граждане в толпе, возбужденной криком «Держи вора!». Они норовили подставить ножку толстенными корнями, зацепить сучковатыми руками веток или вовсе — на американский манер, — ударить плечом. Дышало в спину холодным смрадом, тянулось, припадая к влажной земле, норовило схватить за ворот безжалостное, неправильное, нездешнее, незнакомое Дикому чувство. Ощущение мира, вывернутого наизнанку, где невозможное возможно, где мертвецы гонятся за убийцами, неспешным шаркающим шагом, вспахивая ковер хвои, медленно, враскачку, ведомые потусторонним чутьем, непонятной жаждой, с мстительным упорством попирая незыблемые законы жизни и смерти.

Поваленное дерево, мшистое, под плотным слоем растительности свалило Беню неожиданно. Он пролетел метра три, вытянув руки, но все-таки ударился грудью о землю так, что перед глазами, которые и так застилал пот, все поплыло красным. Дикой не мог вздохнуть, кровь била в виски, но даже сквозь этот шум он слышал хруст и шелест, ждал внезапной тяжести, что обрушится на спину и все равно станет неожиданной. Плечи вздрагивали, в груди клокотало, он чувствовал приближение кошмара…

Еловая шишка, сорвавшись с ветки, ударила сзади, слева, совсем близко. Беню подбросило. Он оттолкнулся руками, мышцы тряслись как желе, нервные окончания, казалось, выдавило на поверхность кожи через капилляры и они отозвались на негромкий щелчок ударом тока. Дикой засучил ногами еще в прыжке. Последний раз он бегал из положения лежа в армии, но это было так давно и, кажется, не с ним. Подошвы взметнули в воздух ошмётья влажной хвои, Беня толкнул тело вперед-вверх, чудом разминулся с корявой березой и понесся по склону вниз, разгоняясь…

На выходе из распадка Беня вспомнил анекдот про ковбоя и внутренний голос. Он рассмеялся и никак не мог остановиться. Как Гнус… Верхняя губа тут же зачесалась, словно изо рта выполз жучок. Дикого замутило, он наклонился, уперев руки в колени, пережидая приступ дурноты, напоминающей о глубоких бороздах в палой хвое, пальцах, ободранных до кости, ботинках с налипшей смолой…

Нет, не зря на карте Доцента «Каранаково» была отмечена, как нежилая деревня… или село. Врала Диковская интуиция. Как последняя проблядушка врала, жирно напомаженными губами, похотливо подмигивая подбитым глазом, бланш под которым был намазан таким толстым слоем тонального крема, что, казалось, тот начнет отваливаться как штукатурка, если эта блядь подмигнет еще раз.

В Каранаково жили… лет двадцать назад. Село дворов на семьдесят-сто оказалось заброшено и походило на мощи — высохшие, почерневшие. Дороги муравели, и улицы едва узнавались по остаткам заборов. Воздух звенел. На горке, за селом, высилась церквушка с покосившейся, чешуйчатой маковкой, словно склонилась в скорби и поминальной молитве над покинутым человеческим обиталищем.

Каранаково катилось по склону россыпью черных остовов некогда наполненных живым теплом, мыслями, чувствами, желаниями, теперь обратившимися в прах, как и большинство людей живших здесь. Дикой длинно высморкался. Заходить на это «кладбище» он не собирался. Солнце стояло высоко, последние клочки тумана растаяли в самых глубоких овражках, и единственным желанием Дикого было убраться отсюда подальше.

Он вышел к мертвому селу случайно. Вряд ли безудержный галоп по тайге можно было считать осмысленным передвижением, но сейчас, сориентировавшись, он понял насколько длинный крюк они дали накануне в попытках найти это место. Дикой быстренько прикинул в какой стороне раскоп и последняя жилая деревенька ими ограбленная. Старушенция, отправившая их сюда, заведомо зная, что здесь они не найдут не то что самогона или медовухи, но и заплесневелого сухаря. Дикой скрипнул зубами: «Ничо, бабулька — посчитаемся. Все одно по пути».