Андрей Сенников - Девять

Потом Горохов замечал камень. Далеко, на берегу реки, словно спина доисторического животного, выбравшегося на берег. Воздух вдруг темнел, гладь реки ломалась всплесками, дрожь пронизывала землю под ногами. Горохов бежал. Бежал вниз к камню, задыхаясь под ударами горячего ветра, оступаясь в сусличьих норках. Небо над головой рвалось с треском, и в прорехи сыпался пепел. Он бежал. Камень впереди раскачивался и подпрыгивал, словно кто-то подбрасывал его в гигантской ладони. Сухо щёлкали винтовочные выстрелы, ближе, ближе… Горохов озирался, щурясь, но не видел не стрелявших, ни тех, в кого стреляли. А потом, вплетённый в косы ветра, до него долетал отчаянный детский крик:

— Ма-а-мы-ы-нька-а-а-а!

Волна оглушительного зловония сбивала с ног, рыхлая земля лезла в рот пополам с сухими травинками, пот щипал глаза… или слёзы. Ветер с хряском вспарывал рубаху на спине стремительным лезвиями, обжигая, словно швырял горстями в распоротый ворот горящие угли…

Горохов вскидывался на кровати, тиская края матраса мокрыми ладонями. Пот катил градом… Что это? Не сны, не видения. Словно отзвуки далёкого эха настигали его и кружили в смерче, утягивая на дно: беспомощного, слабого. Отходил долго, хотя сами «провалы» были короткими, несколько секунд.

Ему сделали рентген черепа, компьютерную томографию и взяли пункцию спинномозговой жидкости, у него взяли все возможные анализы. Через неделю лечащий врач оформил выписку, похмыкал: «Физически, вы на редкость здоровы. Даже завидно, хотя… гхм-м». «Вот именно», — думал Горохов, спокойно глядя в выпуклые водянистые глаза за толстыми стёклами очков. — «Хотя…»

С распухшей как жаба больничной картой подмышкой, подняв воротник, Горохов брел от автобусной остановки вдоль длинного железобетонного забора, за которым пригнулись краснокирпичные корпуса ГПК № 5, в просторечии — «дурки». Черные подтаявшие сугробы с ноздреватой коркой, закопченные дизельными выхлопами, напоминали кучи земли у разверстой могилы. Снежная крупа катилась поверху, подгоняемая ветром.

Ржавые ворота больницы гостеприимно распахнуты. Горохов ступил на территорию не без трепета, словно пересекал некую границу, отделяющую реальный мир от чёрной дыры болезненных иллюзий. Он усмехнулся внезапной робости: настоящая граница не здесь, а внутри него. Полоса отчуждения, шрам в сознании, багровый, воспалённый рубец, а может быть — яма. Горохов испытал внезапное раздражение, переходящее в злость. Вприщур осмотрел двухэтажные корпуса с окнами, забранными решётками. В отдалении группа в чёрных ватниках, из-под которых выглядывали полы стёганых больничных халатов, лениво ворошила, слежавшиеся по краям расчищенных дорожек, сугробы. Человек в пальто и белой шапочке безучастно курил в кулак, но Горохов вдруг остро почувствовал его колкий внимательный взгляд.

— Чёрта с два я здесь останусь, — сказал Горохов вслух и пошёл по дорожке к ближайшему зданию с высоким крыльцом и вывеской…

— Успокойтесь, вы очень напряжены. Хотите чаю?

Горохов хотел отказаться, но сразу почувствовал насколько продрог.

— Да, спасибо…

Улыбчивый, розовощёкий доктор отложил больничную карту Горохова на край стола, помедлил и аккуратно выровнял её по углу столешницы, подталкивая чистыми ухоженными ногтями.

— Прекрасно! — врач пружинисто поднялся и принялся колдовать в углу, у широкого стола-тумбы над заварным чайником и чашками. Горохов осматривался: просторный кабинет с двумя широкими окнами из стеклопакетов; слишком ровные для старого здания стены, наверняка под обоями в мелкий рубчик — гипсокартон. Мебель современная, в открытых шкафах, помимо книг, толстенные папки скоросшивателей с номерами. В подвесном потолке — круглые глазки утопленных ламп. В свободном углу большая кадка с широколистным фикусом полутораметровой высоты, а на стене, рядом, полка с высокой клеткой. Волнистый попугайчик деловито чистил перья.

Кабинет главврача, Шемелинского Эльдара Александровича являл собою разительный контраст с тем, что находилось за порогом, в коридорах приемного покоя с унылым коричневым кафелем на полу, бледно-зелеными, пузырящимися панелями, многолетними наслоениями эмали на оконных рамах, грузными, словно полуобглоданные туши на крюках, батареями центрального отопления. И пахло там не чудесным чайным ароматом, а дезинфекцией.

— Это прекрасно, — повторил хозяин кабинета, возвращаясь к столу с двумя чашками, — Это прекрасно, что вы пришли сами, а ещё лучше то, что вы прошли столь скрупулезное обследование…

Он уселся, но не в кресло, а рядом с Гороховым, на вполне демократический стул. Накрахмаленный халат хрустнул жёсткими складками.

— Почему? — спросил Горохов, принимая дымящуюся чашку, — Спасибо…

— Ну, во-первых, потому что вы осознаёте своё решение и понимаете необходимость этого шага, а это очень важно, — врач прикоснулся тонкими губами к краю чашки, — А во-вторых, результаты, — он показал глазами на больничную карту, — позволяют смело отбросить возможные варианты расстройств, связанных с органическими или инфекционными поражениями. Кстати, у вас в роду случаев шизофрении не было?

Он улыбался, но взгляд цепко и неподвижно замер на лице Горохова.

— Нет, — Горохов поставил чашку на стол, — а что?

— Видите ли… Этиология шизофрении, патогенез, мягко говоря, недостаточно изучены. Очень мягко говоря… М-да, но вот важную роль играют генетические факторы, пол, возраст больных… У мужчин, кстати, формы тяжелее…

— Верю вам на слово, но почему сразу шизофрения?

— Эхк-х-гм… — врач звякнул чашкой о блюдце, которое держал в руке, — Как вам сказать. Симптоматика ваша наводит, знаете ли…

Горохов вздыбил брови.

— …Успокойтесь, успокойтесь… Сразу скажу, что в госпитализации необходимости нет совершенно никакой. И я вам не диагноз объявляю, а просто размышляю вслух. Вместе с вами, с ваших же слов о самочувствии. Следите, пожалуйста. Соседство с криминогенным местом, где часто случаются акты насилия, не может не вызвать периодических размышлений и личных переживаний о подстерегающей опасности. Это, в общем, здоровая реакция, но зачастую, на каком-либо фоне она может трансформироваться в одно из навязчивых состояний: неотступные представления о происходящем там, или же фобии. Заметьте, вы не бредите, осознаёте болезненность этих состояний и критически к ним относитесь, но… — доктор поднял над чашкой указательный палец, — не можете от них избавиться. Кстати, убийцу детей… этого «Упаковщика», ведь так и нашли, верно?

— Да…

— Ещё один травмирующий фактор…

Попугай что-то проскрежетал и беспокойно затоптался на жёрдочке…

— Собственно, — продолжал врач, коротко глянув на клетку. — Всё это может свидетельствовать и о развитии невроза…