Андрей Фролов - Яма на дне колодца

Жизнь — это чертов пасьянс «косынка» на деньги и время. Пасьянс, который ты раскладываешь один-единственный раз, без возможности пересдачи или отмены хода.

Нужная карта часто не приходит. Если приходит, ее некуда сдвинуть, и тогда ты вынужден заваливать ее другими — несвоевременными, ненужными, лишними. Потом пригодятся и они. Но та самая , нужная, уже окажется далеко под завалами. Остается в прошлом, к которому не вернуться.

Иногда слишком много дам и ни одного короля, на которого их можно положить.

Иногда слишком много королей и ни одной дамы, чтобы освободить валета.

Иногда слишком много красного, иногда — черного.

Тузы, открывающие двери, спят на дне колоды или закопаны в самой высокой стопке.

Даже самый привлекательный расклад, когда все удивительным образом сходится, может быть нарушен тем, что ты запечатал или не открыл одну-единственную карту. Так рушатся самые грандиозные планы. Так ускользает триумф, который считал делом решенным. Тем временем, так и не победив, ты уходишь в минус по очкам или деньгам, что до безумия похоже на «настоящую» жизнь.

А затем игра заканчивается…

Я снова почувствую этот пульс. Пусть даже ненадолго. С того момента, как меня спасли, я начал новый расклад. Против правил, как всегда любил. И начхать, к чему это в итоге приведет.

Алые муравьи под моими ногтями намекают, что я не прав. Зуд в лопатке, до конца так и не покинувший тело, советует одуматься. Совершенные грехи умоляют не отягощать их еще одной ношей. Я плюю на предостережения и запреты, как делал всегда.

Главное, чтобы не заметил дом.

Главное, угадать момент, когда я буду готов к сдаче карт…

Складываю самые тяжелые инструменты в ящик, который ставлю на телегу и спускаю в глубокую нишу смотровой ямы. Раздвигаю над ней стальные рольставни, запираю на замок, ключ от которого кладу на шкаф. Необычная приборка, затеянная мной в подвальном гараже, выглядит куда безобиднее, чем несколько бутылей со слитым из генераторов горючим, расставленных по кладовкам всего дома.

Собираю в одну кучу сочно-желтые домкраты и струбцины. Яркие, как лучи ласкового солнышка, летним утром заглянувшего на веранду. Как латунные гильзы, еще теплые, с дымком, падающие на пол детской комнаты.

Я опустошен так, как этого хотел Особняк.

Я решителен так, как этого хочет моя изгрызенная душа.

Маленьких людей привозят еще через несколько дней, проведенных в привычном ритме чередующихся бытовых обязанностей, еды и сна.

Эдик перед этим говорит:

— У нас будут гости. Много гостей. Большое представление. Состязания Перевернутого Солнышка, как их называют наши работодатели.

Добавляет, глядя на всех слуг, собранных в подвале:

— Мы не разговариваем с гостями Ирлик-Кара-Байрама.

И предупреждающе смотрит на Покера. Тот покорен, словно буддистский монах. За время, проведенное среди нас, у Андрея так и не возникло мысли о том, чтобы покинуть пригретое место и продолжить бродяжий путь.

Эдик переводит взгляд на меня, и я послушно киваю. Ясно и без слов. Он поправляет очки в тонкой оправе и все же поднимает к потолку указательный палец. Не может не намекнуть повторно. Особенно для наиболее строптивых.

— Предупреждение самое серьезное. Тому, кто хоть случайно обратится к гостям, светит очень серьезный штраф.

Он говорит «штраф», а я вспоминаю холодную дыбу и жаркие надрезы на своей спине.

Впервые за долгое время мы увидим посторонних, и вовсе не Петиных шлюх. Причем внутри. Но дом страхуется, лишая надежды даже подать весточку. Невзначай угрожает губами дворецкого. Предупреждает. В памяти всплывает «ГАЗ» с оранжевой цистерной, лица людей, имевших неосторожность ответить мне. Кажется, это было в прошлой жизни…

Становится чуть яснее, почему последнюю неделю мы драили гараж, подъездную дорогу, таскали из сарая вниз увесистые мотки сетки рабицы и доски от непонятной разборной конструкции; подстригали живые изгороди и чистили ковку фонарных столбов.

Кажется, что никто, кроме меня, появлению в доме посторонних совершенно не удивлен. Андрей — потому что еще не успел в полной мере познать затворничество хозяев. Остальные — потому что до сих пор знают чуть больше. И наверняка уже становились свидетелями подобных визитов и «больших представлений». Неких состязаний, о которых я впервые услышал еще от мальчишки.

А когда привозят животных и маленьких людей, я понимаю, что «гости» — не самый верный термин. Куда уместнее было бы сказать — артисты, аниматоры и дрессировщики. Хотя и это, как убеждаюсь в самом скором времени, тоже в корне неверно…

Перед тем как во двор въезжают автобус и фургон, мы полностью освобождаем гараж. Практически полностью, сдвинув шкафы к стенам, избавившись от мусора и замаскировав брезентовыми покрывалами стеллажи с зимней резиной.

Затем Чумаков и Пашок медленно, под строгим присмотром Эдика выгоняют во двор все семь хозяйских машин. Семь полированных железных жеребцов, крайне редко покидающих стойло. Поочередно и аккуратно, стараясь не оцарапать, расставляют во дворе, будто готовятся к автомобильной выставке. Мы с Покером укутываем их тонкими непромокаемыми тентами, чтобы не перегревались на августовском солнце.

Себастиан наблюдает с балкона, за его спиной хрустит фисташками Константин.

Ни Жанна, ни Алиса не тревожат меня все эти дни, избавив от репетиторства и секса.

Да и Колюнечку сейчас затащить на занятия — дело хлопотное. Мальчик охвачен возбуждением, постоянно что-то вопит и торопит время, подгоняя приближающееся состязание. От воспоминаний об убитом пони на меня накатывает тошнота, и я молюсь, чтобы в этот раз обошлось без жертвоприношений…

Безысходность.

Значение этого слова можно понять, только оказавшись внутри понятия. Так же, как нельзя понять, что такое любовь, ни разу в жизни не испытав жгучего жара в грудине, нехватки кислорода, полнейшего сумбура в мыслях. Ощущаю безысходность, потому что внутри. Потому что час близок…

Выгнав и запеленав машины — «БМВ», «Ягуар», «Порше», новенький «Мерс» и еще три блестящих японских болида, ценность которых для дилетанта ничтожно мала — мы вчетвером спускаемся в подвал через распахнутые северные ворота. Подметаем, завершая уборку, драим полы из шлангов. Крепим под потолком театральные софиты, подчищаем малейшие следы ремонта или пролитой горючки.

Весь дом постепенно охватывает ощущение близкого праздника.

Несмотря на постоянный ужас и отвратительные вещи, составляющие сущность Особняка, бодрящий азарт перекидывается и на рабов. Виталина Степановна, собирая шикарные букеты в гостиной первого этажа, даже что-то напевает. Марина словно подсвечена изнутри, простая и неказистая, сейчас она кажется почти счастливой. Посматривает на меня так, будто желает поделиться частичкой радости.