Андрей Фролов - Яма на дне колодца

— Хорошо заплатят, тут хозяева щедрые, — говорю чистую правду. Чувствую, как сжимается отмирающее, слоеное сердце. — Бухаешь?

— Привычки пагубной сей не имею уже более года, — важно отвечает он, снова проводя необычную манипуляцию с очками. И делает последнюю глупость в своей жизни — переходит дорогу и протягивает мне руку. — Андрей. Но можно Покер.

Пожимаю широкую рыхлую ладонь, а затем снова скрещиваю руки на груди.

— Азартный?

— Сдерживаюсь. В основном преферансом увлекался. Еще тысячу уважал. Или блек-джек, в нашей стране более известный как «очко». Но так вышло, что Покер… — Очки снова кочуют на лоб, на переносицу, на лоб и обратно, и я догадываюсь, что так Андрей прячет волнение. — Так сколько заплатят?

— Рублей триста за день работы точно дадут, — продолжаю честно выкладывать я. По какой-то необъяснимой причине у меня нет ни малейшего желания предупредить его, дать знак об опасности или просто послать ко всем чертям. — Еще покормят. А отличишься, так накинут сотню-другую. На чем сидишь?

В глазах Покера мелькает резкое озлобленное недоверие. Словно я вторгся на запретную и заведомо чужую территорию. Спокойно встречаю взгляд, и только теперь бродяга различает во мне собрата по несчастью. Плечи его обмякают.

— Покуриваю, бывает. Но нечасто, — негромко сообщает он. И тут же с ноткой надежды. — А есть что?

— Нету, — мотаю головой, не спеша отлепляться от теплой воротной створки. — Более того, тут с этим строго. Так что, найдется в твоем графике свободное время?

Улыбается, тем самым подписывая себе приговор. Кивает, и я наконец отстраняюсь от нагретых солнцем чеканных маскаронов. Толкаю калитку, пропуская его внутрь, шагаю следом. Как и Пашок когда-то, снимаю с крючка висячий замок и старательно запираю дверь.

Андрей стоит лицом к дому, закинув голову и ладонью прикрывая глаза от солнца. Веселая кошечка на его рюкзаке наигрывает на гитаре, рисованные ноты прячутся под брезентовыми заплатками.

— Ух ты! — Покер говорит с уважением, но зависти в голосе больше. — Вот это хоромы… Цыгане, что ли?

— Нет, не цыгане, — отвечаю я и веду новичка через двор.

Он почти не смотрит по сторонам — как и мое когда-то, его внимание всецело приковано к усадьбе, к необычной эклектичной архитектуре Особняка, башенкам, балконам, эркерам и островерхим крышам. А еще Андрей сейчас наверняка раздумывает, почему такое изящное и высокое здание было совсем незаметно с улицы, по которой он пришел…

— Вещи тут кинь, — распоряжаюсь я, указывая на отмостку под стеной, завитой плющом.

Отдаю себе отчет, что сейчас за моими действиями наблюдают сразу несколько пар глаз. Голодных, жадных глаз, оценивающих каждый жест, позу и слово. Новенький же с сомнением изучает мусорную кучу, хаотичную шипастую пирамиду, памятник симмонсовскому Шрайку.

Продолжаю отдавать указания:

— Верхонки вон в том ящике, инструменты там же. Если что понадобится, покричи Дениса. Туалет за сараем, в сам сарай без меня не ходи. Вернусь через полчаса. А ты пока кучу разгребать продолжай, это мы вчера закончить не успели. Разберешься? Стекло отдельно, доски отдельно. Гвозди, где можно, дергай и в банку складывай.

Вынимаю из пачки сигарету, протягиваю Андрею. Тот берет, но прячет за ухом.

— Работай, — напоследок говорю я. — На ужин насортируешь, а дальше поглядим, чего хозяева скажут.

— С превеликим удовольствием, — соглашается тот, сбрасывает рюкзак и расстегивает ветровку. Когда-то белую, как крыло голубки, трепетной и застенчивой. Как лист врачебной справки со страшным диагнозом, после которого — лишь подкрадывающееся ничто. — Где, говоришь, можно верхонки взять?

Ухожу, понимая, что прекрасно справился с поставленной задачей.

Где-то за шторами сейчас выставляет оценки самое придирчивое жюри на свете. Они не поднимают табличек, но переглядываются между собой, согласно кивая. И улыбаются, слушая довольное постанывание Особняка.

Ухожу со двора, точно зная, что в ближайшую пару часов Андрей Покер обязательно поранит палец. Уронит в землю двора каплю крови, может, две, тем самым начав выковывать цепь, навсегда связывающую его с домом.

Испытываю ли жалость или сожаление?

Возможно.

Но лишь отчасти. Потому что для того, чтобы демон Особняка поверил , моей душе необходимо прогнить насквозь. И я, насколько понимаю, на самом верном пути в достижении этой цели…

Андрей отрабатывает хорошо. Честно отрабатывает. Как и я, как и многие другие до меня, он не справляется с фальшивой работой до конца, но это и невозможно. Затем веду его в подвал, где знакомлю с остальными.

Пашок, наблюдающий за мной со своей койки, ухмыляется.

Чумаков, избегающий моего взгляда, отгораживается газетой.

Покер довольно быстро сходится с другими невольниками. Жмет руки, снова и снова объясняет происхождение своего прозвища. Пытается балагурить, улыбается и устало похохатывает над собственными прибаутками.

Капкан Особняка функционирует с безупречной четкостью. И когда Эдик вручает новенькому хрустящую пятисотку — захлопывается окончательно. Глядя на круглое, раскрасневшееся от солнца и работы лицо Покера, я начинаю сомневаться, а не совершил ли ошибку, одну из самых непростительных в жизни…

Мы ужинаем, и Андрей не перестает нахваливать кулинарные таланты Марины. Та рдеет, смущается, все время поглядывая на меня в поисках дополнительного поощрения. Встречаю взгляд Феклистовой с прохладой и равнодушием. Меня корежит от содеянного.

Но так нужно.

Эдик объясняет правила проживания. Показывает душ и туалеты. Со свойственным ему отстранением комментирует, чего делать нельзя и что дозволено. Покер впитывает, кивает, теребит очки. Затем выбирает себе кровать. Сначала мне кажется, что сейчас он бросит нелепый розовый рюкзак на койку Санжара. Но тот останавливает выбор в совсем другом месте — поближе ко мне и подвальной двери, подальше от входа в санузел.

Наблюдаю, представляя себя на его месте, — когда-то и я точно так же стелил простыню, не подозревая, что остальное население бункера знает чуть больше, чем говорит. Довольный жизнью и разомлевший от вкуснейшей пасты карбонара, Покер деловито застилает постель. А затем спрашивает, обращаясь ко всем сразу:

— А хотите хохму?

И добавляет почти сразу, не дождавшись согласия, азартно и с улыбкой:

— Мне знакомый китаец из Владика рассказывал. Работал он, значит, как-то в суши-баре. Ну, знаете, наверное, — такая жральня для тех, кто хочет похавать гнилой рыбы со вчерашним рисом и в говенных водорослях…

Эдик выглядывает из-за занавеса. Чумаков опускает газету. Виталина Степановна откладывает вязание. Марина в душе, она не слышит историю, и я отчего-то этому рад. Покер продолжает, то забрасывая старенькие очки на лоб, то возвращая на прежнее место: