Герберт Уэллс - Экзорцист. Лучшие мистические рассказы

Мы углубились под сень стройных стволов, и тут меня – уж не померещилось ли? – охватил странный трепет. Возникло такое чувство, будто я непрошеным гостем приближаюсь к храму какого-то божества – неведомой прелестной богини этой чудной долины. Самый воздух замер, будто зачарованный, повисла настораживающая мертвая тишина.

Конь мой вдруг вздрогнул от шелеста легких крыльев. С ветвей вспорхнула стайка горлиц, и я увидел, как сверкнуло на фоне опалового неба их блестящее зеленое оперенье. Лоусон их, похоже, не заметил. Его взгляд был прикован к центру дубравы – к тому, что там стояло.

Это была коническая башенка, древняя, замшелая, однако, насколько я мог судить, совершенно целая и невредимая. Всем известен знаменитый Конический храм в Зимбабве, его изображения есть в любом путеводителе. Эта башенка была примерно такая же, но в тысячу раз совершенней. Высотой она была футов тридцать, из сплошной каменной кладки, ни окошка, ни двери, ни щелочки, столь же гладкая, как и тогда, когда ее сложили руки древних строителей. И снова у меня возникло ощущение, будто я незваным проник в святая святых. Ведь я заурядный современный профан – какое я имею право смотреть на это прекрасное творение в кругу стройных деревьев, в дубраве, которую неведомая белая богиня сделала некогда своим прибежищем?

Лоусон окликнул меня, и я вышел из оцепенения.

– Поедем отсюда, – хрипло проговорил он, взял моего коня под уздцы (своего он оставил на опушке дубравы) и вывел его на открытое пространство. Но я заметил, что он то и дело оглядывался, и рука у него дрожала.

– Решено, – сказал я после ужина. – К чему вам теперь старомодные венецианцы и китайские вазы? Самая изысканная старинная вещица в мире будет у вас прямо в саду – храм, древний, словно само время, на земле, которая, говорят, не имеет истории. На сей раз внутренний голос привел вас в нужное место.

Кажется, я говорил, что у Лоусона были голодные глаза. От внутреннего жара они светлели и загорались, но теперь, когда он сидел, глядя вниз, в оливковые тени долины, в них полыхал алчный огонь. С тех пор, как мы вышли из дубравы, Лоусон почти ничего не говорил.

– Где мне прочитать о таком? – спросил он, и я посоветовал ему несколько книг.

Час спустя он спросил, кто построил башенку. Я рассказал ему то немногое, что знал о путешествиях финикийцев и сабеев, и напомнил библейскую историю о Тире и Сидоне. Он повторил себе под нос несколько имен и названий и вскоре отправился спать.

Устраиваясь на ночь, я бросил в долину последний взгляд – она раскинулась передо мной, окрашенная лунным светом в черный и молочно-белый. До меня будто бы донесся слабый шелест крыльев – над дубравой облачком вились невесомые гостьи.

– Горлицы Астарты вернулись, – сказал я себе. – Добрый знак. Они приняли нового владельца.

Однако, засыпая, я вдруг подумал, что это на самом деле очень страшные слова.

Три года спустя, чуть ли не день в день, я вернулся посмотреть, что получилось у Лоусона из его увлечения. Он часто приглашал меня в Вельгевонден – так он решил назвать поместье, хотя я не знаю, почему он решил присвоить голландское название местности, куда не ступала нога бура. В последнем письме была какая-то путаница с датами, и я сообщил день и время своего прибытия каблограммой и отправился в путь, не дождавшись ответа. На маленькой захолустной станции Такуи меня встретило авто, и после долгих миль по скверному шоссе я очутился за воротами парка на дороге, ехать по которой было сущее удовольствие. Прошедшие три года почти не повлияли на пейзаж. Лоусон кое-что посадил – хвойные деревья, цветущие кусты и тому подобное, однако мудро рассудил, что Природа по большей части опередила его. Тем не менее, судя по всему, потрачено было целое состояние. Английские дороги не могли тягаться со здешней подъездной аллеей, по обе стороны тянулись полосы стриженого дерна, вырезанные где-то на роскошном лугу. Когда мы перевалили за гребень холма и увидели внизу тайную долину, я не сдержал возгласа восторга. Дом стоял на дальнем холме, откуда открывался вид на все окрестности, и темное дерево и белая штукатурка стен словно бы вырастали из склона, как будто были здесь с начала времен. Долина внизу была разделена на лужайки и сады. Стремительный поток питал голубое озеро, а его берега были настоящим лабиринтом зеленой тени и пышных цветущих зарослей. Кроме того, я заметил, что дубрава, которую мы исследовали, когда попали сюда впервые, стояла теперь посреди просторной лужайки, которая подчеркивала ее совершенство. У Лоусона был превосходный вкус – либо отменные советчики.

Дворецкий сказал, что хозяин вскоре вернется, и проводил меня в библиотеку, где мне подали чай. Своих Тинторетто и вазы эпохи Мин Лоусон все-таки решил оставить дома. Библиотека была продолговатая, с низким потолком, стены до половины обшиты тиковыми панелями, а на полках стояло множество книг в изящных переплетах. На паркетном полу лежали хорошие ковры, однако никаких украшений не было, за исключением трех. На резном камине стояли две древние птицы из мыльного камня, каких находят в Зимбабве, а между ними на подставке из эбенового дерева – алебастровый полумесяц с любопытным рельефом из знаков зодиака. Мой гостеприимец пересмотрел свои планы по отделке интерьера, однако мне эта перемена понравилась.

Лоусон вернулся примерно в половине седьмого, когда я уже выкурил две сигары и едва не уснул. Три года всегда сказываются на внешности, но к такой перемене в Лоусоне я не был готов. Во-первых, он располнел. Вместо стройного молодого человека, которого я знал, передо мной предстал рыхлый толстяк, шаркавший на ходу, усталый и вялый. Загара больше не было, лицо сделалось бледным и обрюзгшим, будто у городского клерка. Он был на прогулке и оделся в бесформенное фланелевое одеяние, которое болталось даже на его раздавшейся фигуре. А самое скверное – он был не слишком рад меня видеть. Пробормотал что-то о том, как я добрался, после чего плюхнулся в кресло и уставился в стеклянные двери, выходившие на долину.

Я спросил, не болел ли он в последнее время.

– Болел? Нет! – сердито отозвался он. – Ничего подобного. Я прекрасно себя чувствую.

– Вид у вас не слишком спортивный, а казалось бы, жизнь в таком месте помогает сохранить форму. Что вы с собой сотворили? Охотничьи угодья не обманули ваших ожиданий?

Он ничего не ответил, но пробормотал что-то вроде «провались она, эта охота».

Тогда я попробовал сменить тему и заговорил о доме. И рассыпался в похвалах – совершенно искренних.

– Другого такого места нет на всем белом свете, – сказал я.

Тут он наконец посмотрел на меня – и я увидел, что глаза у него по-прежнему глубокие и беспокойные. На этом мертвенно-бледном лице они парадоксально подчеркивали его семитские черты. Я верно догадался о происхождении Лоусона.