Pferd im Mantel - Очищение молитвой [Неоконченное]

— Не. Ты иди, а уж лучше — на боковую. Завтра опять спозаранку ишачить. Да и душа не лежит, говорю же…

— Ну, как знаешь…

Такой вот и вышел у них в тот раз разговор: начали за здравие, а закончили — за упокой. А с утра — снова идти…

Спускаясь со ступенек храма после воскресной литургии, Фёдор с Иваном и Ильёй нос к носу столкнулись с Политычем. Старик исхудал, но пытался казаться бодрым — улыбался.

— Политыч! Чего ты здесь?! Баев же чётко сказал — лежать, из дома не выходить. — вылупил глаза Срамнов.

— А чего уж? Мочи больше нету. Воскресенье. Все люди — как люди, а я один, взаперти. — отговаривался Степан Политыч. — Ить не помираю же. Ходить-то могу. Вот, пришёл.

Все четверо неспеша побрели в Вельшино через Могильцы, обмениваясь последними новостями. Пару дней встали морозы, и снег хрустел под ботинками и валенками, дышалось легко. Слово за слово, Иван с Ильёй оторвались далеко вперёд, а Фёдор брёл со стариком, подстраиваясь под его неспешный шаг. Политыч покашливал — видимо, дало осложнение на лёгкие, и Срамнов качал головой, поглядывая на старика. Иван с Ильёй оторвались далеко вперёд.

— Сам себе враг, Политыч. Баев на тебя все антибиотики извёл, а ты крендяеля тут выписываешь. Отлежался бы, околемался бы окончательно. Как бы хуже не стало.

— Сплюнь, язык собачий! — цыкнул на него Политыч. — Сам, вон, поди да полежи. А я не могу больше.

— Ну, я тебе не нянька, отец…

— Вот то-то. Ша. Без сопливых скользко.

— Ну, смотри…

— Да смотрю. Без очков уж смотрю.

— Да ну!

— Х** гну. Ты лучше скажи мне, что Русков-от говорит. Слышал я, рейды эти ваши свернул он пока снег не сойдёт?

— Ага. Свернул. — кивнул Федя. — Нереально стало ходить. В округе, считай, всё обнесли. Топливо с трассы повыкачали. Волчёк говорит — на зиму хватит, если экономно расходовать. А дальше забираться… Темнеет рано. А по снегу — даже и на лыжах — быстро не набегаешь, да и не вытащишь нечего. Раньше на телегах вывозили, а как снег выпал — опа, а саней-то и нет. И никто не чухнулся заранее.

— Ничё. Справим сани-от. Справим. Дак значит, всё — считай, до весны безработные?

— Казалось бы. Дел-то хватает. С завтрашнего дня в патруль идём, да и по строительству Русков наказал помогать. Кроме того, Политыч, Аслан по тактике и огневой подготовке взялся нас подтянуть, так что занимаемся. Ты тоже, как околемаешься, давай присоединяйся.

— Вон оно что. Ну и как он, Аслан этот?

— Нормальный мужик. К Папе его подселили. Они там душа в душу, хлев у них там. Нормальный мужик, знающий. По нашим делам — бесценный.

— Да наслышан уж. Ну и славно. Поболе нас стало. И ты, Федька, таперича, вместо меня, старшим, значит, поставлен.

— Ну… да. — ответил на неудобный вопрос Фёдор.

— Ну и хорошо. Пущай. Ты молодой и голова у тебя — не чета моей.

— Не обижаешься, Степан Политыч?

— А чего обижаться? Ты старика не подсиживал… Я другое вот думаю: по весне-то — какие дела у нас будут?

— То есть? — переспросил Срамнов.

— Что делать будем? Куда ходить?

— А. Людей искать надо. И топливо. Думаю, может подальше куда забираться начнём?

— В городах-то — покойнички, Федь!

— Ну, Политыч, может зима на них как-то повлияет? Они ж тоже жрать чего-то должны, а чего? Незадолго до войны я, кстати, на одну книжонку набрёл, купил. Автор, по ходу, местный, тверской чувак. Но потом, глядя на всю нашу херню местную, на моря подался, женился там, стрелковый клуб держал. И до кучи вот писать начал, и я тебе скажу — интересно. Там тоже у него ерунда, подобная нашей вышла. Типа, мертвяки встали. Вирус какой-то, туда-сюда. Короче, дело в чём: там, у него, мертвяки зимой как бы засыпали. Вообще — на холоде. И можно было шатать их влёгкую. У нас, в реальности, конечно, по круче. Да и выбор по больше — призраки и всё-такое. Но суть та же. Вот пидоры всякие, нарубившие дров, вот люди, через это геморрой имеющие. Чем чёрт не шутит — может действительно попередыхают в конец в морозы, а, Политыч?!

— Ага. Держи шире, тебе и навалють. Попередыхают, как же. Коли такая хрень началась, Федька — так она не закончится. Поверь на слово. И не надейся. Весна наступит — в леса пойдём. Много всякого интересного в тверских лесах, да мало кто знает. Этот твой прибор… нафигатор что ли? — ещё работает?

— Работает, Политыч, пока вроде…

— Хорошо. Очень полезный он нам будет по весне.

Вот и закончилось лето, незаметно, за трудами, пронеслись зябкие осенние месяцы. Ещё вчера окрестности навеивали тоску своей серостью, а ночью выпал снег… Словно где-то приняли окончательное решение — пора, мол; и в течение недели всё завалило белым, искристым снегом. Выпав, он, казалось, похоронил под собою всё, чем жила кушалинская община с того проклятого дня. Глядишь вокруг — белым-бело. И тишина…

Тишина ох как обманчива! Скрипит снег под обувью, спешат по узким тропкам — случись навстречу кто, не разойтись! — селяне из окрестных деревень на переливчатый звук колоколов. Нет-нет, да и всхрапнёт конь, заржёт в тёплой конюшне; и вот, вторят ему товарищи с другого конца села. Поутру, взрывая эту тишину, заревёт пускач тракторного мотора и стучат своими молотками, визжат болгарками техники на сельской МТС. Зима. Самое время привести в порядок технику, что Бог послал. Весной лишь на неё надежда, от неё зависит — чем питаться самим, чем кормит скотину в будущую уже зиму. На неё, да на руки мастеров, тех, что ещё недавно и не думали, что засучат рукава… Зимой жизнь в селе как-бы замирает. Но это только с виду. Если подняться на колокольню да оглядется окрест, закрадывается холодок в душу. А ну как мы одни во всей этой огромной снежной пустыне?!

Крикнешь — и долго не умолкает зычное эхо, летит, отражаясь от укрытых пушистой шубой зимы лесов, блуждает в полях, отскакивает от ледяного панциря, сковавшего реки и озёра. А по ночам — тьма, тьма кромешная. Мигнёт одинокий огонёк и снова тьма… Кто глядит на нас из неё? Из теней, что отступят лишь утром? Из слепых глазниц окон брошенных домов? Из безмолвных лесных стен? С чёрного неба, усыпанного горстями звёзд, что не видывали до сих пор?

Кто крадётся задворками во тьме? Чьи следы, крестясь, изучают поутру мужики из охранной команды? Кто дышит на твои губы, пока ты спишь?

Тишина… Зимняя тишина. В любой момент готова взорваться ты отчаянным набатом колокольным. Сколько раз предстоит услышать его спящим урывками селянам?! Доколе поселился в сердце страх?! Господи, неужели ты оставил нас обреченными?!

Скрипит снег, качается слепой фонарь на столбе. Подует ветер и стихнет вновь, и снова звон в ушах. Так звенит теперь тишина. А мне… Нет мне ответа.