Pferd im Mantel - Очищение молитвой [Неоконченное]

Вероятно, промедли Софроний ещё минуту или две, в тишине бетонных коридоров прогремел бы очередной выстрел. Но Софроний рванул по указу старца, словно скакун. Предолев пару десятков метров вмиг, монах забарабанил кулаками в запертую дверь.

— Алексей, вы тут? Это Софроний; откройте немедленно!

В ответ — тишина, но за запертой дверью брат Софроний услышал сдавленные рыдания — крик страждущей души Алексея Дурова, и тогда он застучал в дверь с удвоенной силой.

— Откройте же! Я знаю, что вы там! Старец зовёт вас; нам нужна ваша помощь!

Дуров открыл не сразу, а когда открыл, Софроний отшатнулся. Лицо майора и так было не медийным — загробные косметологи постарались над ним на славу, душевные же копания и явивший себя страх Божий добавили ему ещё больше «шарма».

— Он жив?! — сбрасывая со щеки слезу, удивился Дуров. — Я был уверен….

— Жив! Жив! — перебил его монах. — Господь явил чудо. Он зовёт вас. Без вас нам — никак.

— Без меня всем лучше. — пробормотал Дуров под нос, но, заперев дверь, сунул ключи в карман. — Пошли. Мне тоже без вас никак теперь…

Войдя в комнату, Дуров принялся втягивать носом воздух. Это первое, что он сделал, а затем, увидев отца Зосиму, коленопреклонённого перед телом своего бывшего командира, бросился к нему, схватив за руку и имея намерение целовать: то, что священникам целуют руки, он видел когда-то по телевизору. Однако отец Зосима отстранил его, указав на тело Снедалина.

— Его руку целуй. Я-то что… Он угодник Божий.

Дуров удивлённо замер перед ним.

— Отче, что мне делать?! Как быть? Нет человека хуже меня… — запричитал Дуров.

— Позже поговорим, Алексей, и не тут, пред телом угодника. — перекрестил голову майора старец. — Ведаю, ведаю мытарства твои, но пока — не время. Более насущное перед нами, вот. Ему благоугодить — самое важное теперь. Я-то немощен, а вот вы двое — берите тело угодника, бережно, и несите в банную комнату.

— Зачем? — удивился Дуров.

— Омоем его. Или ты согласен с тем, что тело его, человека, спасшего душу твою, должно пребывать и впредь в подобном неблагопристойном виде?

— Нет. — закрутил головой майор.

— Вот и бери тогда. — указал пальцем на тело отец Зосима.

Бережно взяв тело Снедалина, источавшее удивительное благоухание, Софроний и Дуров аккуратно понесли его в душевую. Там, раздев его, положили на лавку и приступили. Тело Снедалина омыли, а затем Дуров, стараясь сдерживать слёзы, сбрил его свялявшиеся патлы с лица и как мог, подстриг волосы. Всё это время отец Зосима читал посмертное правило, и когда Алексей вернулся с комплектом чистой формы, помог одеть его. Снедалин лежал перед ними чистый и аккуратный, и Дуров, издав какой-то писк, махнул рукой и выбежал из душевой.

— Просыпается человек… — изрёк старец, проводив его взглядом.

Тело Снедалина положили на кушетку в одной из комнат, которую раньше занимал кто-то из офицеров. Молча собрались за столом, поели консервы, даже не разогревая банок. Откушав, майор было встал, но старец осадил его:

— Ты не торопись, Алексей. Присядь-ка. Давай поговорим.

Дуров послушно опустился обратно на стул, поставив пустую банку.

— Молчишь? — прищурился отец Зосима.

— Стыдно. — потупившись, ответил тот.

— Знаю. Что понял ты из увиденного? — спросил старец, и Дуров задумался — вопрос простой, но сразу не ответишь.

— Бог — есть. А я — говно.

— Ну-ну. — отмахнулся старик. — Бога знать обязательно, но и себя уничижать так вот — нехорошо. Послушай старика, повидавшего немало — ты не самый худой человек под этим небом.

— Я-то? — привстал Дуров. — Да я… Да мне…

— Ты сядь, сынок, сядь. Послушай. Бог даёт каждому крест нести исключительно по силам его. И мы каждый несём свой. Вся жизнь человека — крестный путь на голгофу, и у каждого она своя. И испытывает нас Господь по-разному: одного так, другого — иначе. Иной, и казалось бы, вовсе худо свою жизнь проживает, в грехах, в страстях: а, глянь-ко, наступает момент, и человек совершает такое, что искупает всю эту непорядочность в один миг. А иной в обители годами истирает пол в храме в молитвах, а приходит час, и не являет того, что ждёт от него Бог. Пример апостола Павла тому утверждение первейшее. И вот, ты коришь себя теперь, ты что-то увидел и что-то понял. Иные так и уходят, не поняв, и я скажу тебе — не завидна их доля! Ох, не завидна! Ты глянь только! Сколько людей жизни лишилось непричастно! Что же с их душами, спрошу я тебя, коли тела их, души исторгнув, бродят в посмертии наверху, далее сея смерть и тлен? А что же ты?! Господь дал тебе твой крест, и дал шанс на искупление. Ибо не только по грехам взвесит дела наши Бог в последний час, а и потому, как мы противостояли им, грехам и детели врага жизни нашей тут, на земле. Ведомо ли это тебе? Благодари лучше Господа — хоть и поздно, а открыл он тебе глаза. А ведь иные так и ушли с закрытыми. Тебе ли горевать? Слезами делу не поможешь, Господь дел ждёт наших. Но то, что по неправедной жизни своей ты льёшь их — это хорошо. Теперь подумай как следует, обмысли всё и прими решение. Для того Бог и даёт нам волю свободную, чтоб ведая всё, сами управляли душу свою к доброму. А кто и к худому. Зло всегда есть осознанный выбор, ибо нет того, кто не ведает разницы между добром и злом. А по выбору — и награда. Кому-то в вышняя, а кому — в тартарары. Понял, что сказано?

Минуту притихший Дуров молчал, затем, глядя на отца Зосиму, вдруг произнёс:

— Всё, что надо — сделаю. Но если буду жив — потом — уйду в монастырь…

— А ты сейчас не в нём ли? Подумай! — обвёл рукой вокруг старец. — Суди сам: семь лет в затворе, почитай, в пещерах; за угодником Божиим ходил; оставшись в одиночестве, воинский долг исполнял, хотя иной и бросил бы; Святые мощи — в наличии; и братия кое-какая присутствует. Чем тебе не затвор?!

Словно прозревший, Дуров крутил по сторонам головой.

— А ведь и воистину. — проговорил Софроний. — Батюшко, как в воду глядишь!

— В воду? — задумчиво переспросил старец. — В воду… Ох, Софрониюшка, велеречивый ты мой! А я-то и запамятовал было уж, старый пень… Алексей, а скажи-ка мне, сынок: где тут у вас скважина?!

Освящение вод отец Зосима запланировал на заутрене, а пока, весьма утомлённый и не полностью отошедший от тяжёлого состояния, в кое был ввергнут отпустом души Снедалина, старец прикорнул. Привыкший к постоянной деятельности, умственной вкупе с физической, старый монах имел весьма скромные потребности в сне, да и возраст стариковский тому одна из первых причин. Так уж организм человеческий устроен — чем ближе к последней черте, тем больше бодрствует, как бы ловя, сохраняя драгоценное время. И не важно, что в последние времена многое изменилось, но нет, организм не обманешь. А может, дело в привычке? Кто знает… А пока старец почивал, брат Софроний с майором Дуровым вели приготовления к этой самой службе.