Pferd im Mantel - Очищение молитвой [Неоконченное]

А служил отец Зосима по монастырскому канону, не упуская не единой кафизмы, ни одного возгласа. На приходах так не служат, только в обителях; да и не каждый приходской батюшка знает полный круг. Такая служба требует особой выдержки и физических сил, и главное — цепкой памяти. Одно дело, когда служат несколько батюшек краткую, а с ними диаконы, алтарники да и клирос к тому же. Другое, когда священник служит один… И молодые, здоровые отцы не выдюживают порой. Но отче Зосима иной службы не признавал.

— Кому служим? Себе? Прихожанам? Господу служим мы! — говорил старец, поясняя свою непримиримую позицию. — И что же: умыкнём, скрадём славу Его, себе послабив работу?! А в этом наша работа и есть; а коли немощен, расслаблен, тяжко тебе — то не в монахах надобно быть. И миряне весьма утруждаются, вон, придёт хирург на операцию и скажет: «О, эта операция долгая, как бы мне не устать, давайте, может, покороче как-то делать. Тут вот резать не станем, а то больно долго, не вытерпеть мне». О таком слыхали где, а может, видели?! Не приведи Господь к такому врачу попасть в немощах! А мы те же врачи, но врачуем мы души, а не телеса. Оттого и ответственность пред Богом и людьми у монаха втрое.

И заутреня у отца Зосимы, дай Бог, к утру только и завершалась. На то она и заутреня, как говорил старец. Пока были в пути, больших служб не стояли — там бы дойти да добраться, и вот, считай эта первой и станет. С момента ухода троих монахов из обители… А подготовить надо всё: бункер не церковь, а для отправления службы и внутренний храм создать нужно. Как без алтаря служить? Богохульство; есть время, силы и возможности — нужно поставить алтарь, чем Софроний с майором и занимались. Старец повелел приготовить комнату Снедалина, после того, как тело полковника переместили, и работы хватало.

— Тут ставь… Не, не так — ближе подвинь. — руководил брат Софроний размещением столика, должного стать престолом, иначе — трапезой, как говорят священники. — Вот так.

— Пойдёт? — подвинув стол так, как указывал монах, спросил того Дуров.

— Да. Вот так правильно. — кивнул Софроний, доставая из батюшкиного рюкзака свёрток, аккуратно обвязанный бичёвкой. — Надо чтобы в центре алтаря стоял. По канонам так.

Развязав бичёвку, Софроний перекрестился, и обвязал ножки стола таким образом, что откуда не смотри, получался крест. Затем, помолившись кратко, накрыл стол платом. Дуров в сторонке смотрел на то, что делает монах, не задавая вопросов. Этих таинств вчерашний атеист, конечно, не понимал — их и верующие-то мало кто знает. Он просто стоял и смотрел, что и как делает Софроний. А Софроний снова полез в чудесный рюкзак старца и извлёк оттуда очередной свёрток — поменьше. Аккуратно расправив ткань, брат Софроний сложил её вчетверо, и, поцеловав, благоговейно разместил на трапезе. При этом Дуров рассмотрел, что плат шёлковый этот стар и потёрт, чуть ли не до дыр, и тот рисунок, что был на нём когда-то, уже и не разобрать. Заметив удивлённый взгляд Дурова, Софроний пояснил:

— Антиминс батюшкин. Он един у него, всю жизнь с ним. Это знак того, что священник имеет право совершать Литургию…

— А ты имеешь такое право, Софроний? — вдруг спросил его майор.

— Я?! Что ты; я — нет! — отмахнулся от него, словно услышал непристойность, монах. — Куда мне?! Я простой монах, вот одна радость — батюшке сослужить…

— Простой — да не простой. Ты вон при каком человеке…

— Так то ни моя заслуга. Батюшка всё, дай ему Бог здоровья…

— Ты мне вот что скажи, брат Софроний. Это вот всё, — обведя взглядом стены, спросил Дуров. — это вот всё… ты вообще разбираешься, что это? Что тут написано? Знаки, цифры?!

Софроний огладил рукой свою жидкую бородёнку и усы.

— Если честно — мало что. Одно скажу: это симбиоз древнего церковно-славянского и византийского языков. Похож он на греческий, но всё же много и отличий. — подумав, начал Софроний. — Отче вместе с отцом Тихоном — настоятелем нашим — не одну ночь потратили, разбираясь. А отче Тихон — в старых языках дока; было время — читал в Академии даже. И то — не враз… А мне куда? Я пришлый; ни семинарии, ни Академии боле того, не оканчивал. Я и по церковно-слаявнски-то — с трудом, а тут…

— Вон видишь цифры? — указал пальцем на стену Дуров.

— Которые? Их тут как звёзд…

— Вон те. Обведены которые.

— А. Вижу. Но ничего не скажу… Вот отец Зосима возьмётся, и тогда…

— Я тебе скажу. — положил руку на плечо монаха майор. — Не даром обвёл их Евгенич! Гляди, сколько всего понаписал он тут! Но ничего нигде не обвёл — а эти обвёл. Как считаешь, отчего?!

— Наверное, важные какие-то! — пожал плечами Софроний. — Откуда нам знать. Вот придёт батюшка, и…

— Я тебе и без него скажу. День, когда всё — ВСЁ ЭТО — закончится, вот что они означают!

— Откуда тебе знать?! — округлил глаза, а затем истово закрестился молодой монах.

— Это надо Евгенича знать. Было надо знать… — тихо сказал Дуров. — Постой-ка, я сейчас. Всё и сам поймёшь! — сказал он, и скрылся за дверью. Брат же Софроний в страхе застыл, как вкопанный.

Дуров вернулся спустя пять минут, неся в руках старый ежедневник. Подойдя к Софронию, он открыл его наугад.

— Вот, гляди!

И перед молодым монахом предстал один день из жизни полковника Снедалина — старой ещё жизни, той, когда не было войны, не бродили мертвецы, а все те, кем они стали, были ещё живы и даже в самых лютых своих кошмарах не могли бы представить себе, в кого… во что они превратяться, не минёт и года. Жизнь человека, оставшаяся в записях, в словах, в буквах, в цифрах; человека, который уже не живёт… Он писал своей рукой тогда, а теперь это уже история. Софроний читал, и планы того далёкого дня, записанные Снедалиным, вставали перед ним. Снедалин писал почти каллиграфически — чёткий, резкий, уверенный почерк уверенного человека. Офицера. Что нужно успеть на тот день: рабочие задачи, подготовка отчётов командованию, забежать в химчистку, купить хлеб…. Поздравить майора Дурова с Днём Рождения! И запись эта обведена ручкой! Резко, размашисто — так же, как и дата на стене!!!

По коже Софрония пробежали мурашки. Медленно он оторвал свой взгляд и обратил его в глаза Дурова.

— Алексей….!!! — прошептал он.

— Дальше гляди. — перелистнул несколько страниц майор.

И там, и дальше, много где всё самое важное в жизни Снедалина, было обведено. Так же обведено. Это были дни рождений, праздники друзей, сослуживцев, семьи — всё, что было связано с людьми, которыми полковник Снедалин дорожил. Рабочие задачи он не обводил и не подчёркивал. Их важность была для него чем-то само собою разумеющимся…

Брат Софроний повернулся спиной к двери и снова уставился на цифры, обведённые полковником.

— Так это…. Конец Света, Судный День… Господи, воля Твоя!!! — почти прокричал он в тишине. — Но что это за дата? Когда?!