Валерий Кашпур - Сборник рассказов [СИ]

— Разумеется, это всё голословные домыслы, все, что у нас пока есть — это упорядоченная пляска разрядов на самолётиках в большой консервной банке. Компания осторожно знакомит представителей прессы с этим, но сами понимаете, Марк как это необычно. Если всё подтвердиться, и я смогу осуществить контакт, может получиться колоссальный резонанс. Я не совсем уверен, что человечеству это нужно. Наши разумные сущности много лет сосуществовали бок о бок ничуть друг другу, не мешая. Слишком велика разница наших проявлений бытия. Честно говоря, я ходатайствую перед руководством Бомбарди, чтобы разгерметизировать «Мир».

В прощальных словах Доусона была печаль Ажулиуса Роберта Оппенгеймера, отца ядерной бомбы.

Предупредительный референт сопроводил Марка к выходу и напомнил, что Бомбарди официально не разделяет теорию Доусона.

— Шантааль, наша смена заканчивается, прихвати меня с собой до стоянки, свой зонтик я забыл. О ччёрт эти тучи совсем рядом!

Марк прогревал машину, голоса дикторов опять наполняли жизнерадостностью салон. Он не стал менять волну.

Словно в насмешку над старой шуткой «Подводная лодка в степях Украины», «Ка-27Е», корабельный вертолёт радиационной разведки оставил позади извивы Днепра и полетел над лесистой Белоруссией. Плотная кашица деревьев с квадратами полей так не походила на степи вокруг Приморского, к которым привык Максим. Не было тут и скал, голубых зеркал озёр. Много чего хорошего не было — Чёрного моря, Золотого Пляжа, Феодосии с уютными ресторанами. Была только зелень. Зелень, в которой притаилась радиация.

Если честно, ему хотелось выть от досады. Ещё неделю назад, он, Максим Кедров, лётчик-испытатель ОКБ «Камов» имел спокойную, престижную работу в курортной жемчужине Советского Союза. Спокойная работа испытателя? Да, как не странно, ведь испытывались авиационные комплексы, и вся морока падала на плечи штурманов-операторов.

А у пилота простенькие полётные задания — взлёт с вертодрома или какого-нибудь несущего судна, вылет в указанный квадрат, облёт корабля, возвращение.

Вся эта синекура закончилась 26 апреля, когда взрыв разворотил четвёртый энергоблок. И начался кошмар — перелёт в маленький полесский городок, фанерный барак, бесчисленные полёты и бесконечные зависания. Нет, ему повезло больше, чем парням из военных транспортников. Он не летал над радиоактивным жерлом, не сбрасывая в него спецсмесь, не глотал запредельную радиацию. Его вертолёт, как швейная машинка прострачивал местность к северу от Припяти. Каждый стежок — зависание, сброс контейнера для забора грунта, подъём его обратно, отлёт на километр и снова всё сначала. «Сотни раз одно и то же, всё должно быть ровно, как под линеечку!». Максим оторвал взгляд от опостылевшего леса и окинул взглядом горизонт перед собой.

Грозовое облако ему не понравилось сразу — в лучах вечернего солнца оно казалось грязно-фиолетовым нарывом среди белых барашек лёгкой облачности. Безобразные, с красным отсветом бугристые шишки быстро перебегали по его поверхности, выдавая большую скорость потоков. «Небольшое, километров двадцать в поперечнике, и растёт вверх, а главное прямо по курсу движения»: быстро прикинул он с досадой.

Нужно было менять курс, а штурмана у него не было, как в прочем и бортоператора. Улыбчивому и безотказному Саше Лысенко пришлось остаться на аэродроме в Малейках, куда их борт N710 зашёл на дезактивацию после смены. Как только турбины смолкли, внезапное головокружение, тошнота превратили его лицо в белую маску. «Острое пищевое отравление» — заявила молоденькая докторша, и отстранила штурмана от полёта. Виной оказался забытый пирожок, который Сашка позавчера спрятал, а сегодня нашёл и на свою голову съел. Кузьмич, оператор, тоже остался за компанию, чтобы потом вместе вернуться с другим бортом. Наверняка надеется подбить клинья к этой самой докторше. А ещё говорят, радиация вызывает импотенцию!

Так, что в кабине вертолёта «Ка-27Е», Кедров был один, вопиющее нарушение инструкции, между прочим. Хотя в этой чернобыльской кутерьме чего только не нарушалось!

Собственно в штурмане, он и не нуждался, за неделю полётов, изучил местность как свои пять пальцев и на свой оперативный аэродром в Овруче мог выйти с закрытыми глазами.

Неприятность была в том, что обходя грозу, надо было уходить севернее, а это затягивало полёт. Хорошо, что во время дезактивации, пока солдатики драили обшивку, он успел заскочить в баньку и немного выгнать из тела свинец усталости. Сейчас вентилятор над приборной панелью холодил ещё влажную голову, и это отгоняло сонливость.

Об изменении курса пришлось докладывать руководителю полётов. По прикидкам Максима в чернобыльской группировке находилось бортов 70–80 и, хотя возвращался он кружным маршрутом, обходя эпицентр заражения, правила нужно было соблюдать. Руководитель сообщил, что информации по грозовому предупреждению у него нет, приказал перейти на более высокий эшелон и обходить грозу.

Положенные по инструкции, десять километров минимальной дистанции, Максим решил не соблюдать, хотелось побыстрее приземлиться и упасть в койку. Пузатенький «Ка» начал отворачивать вправо лишь тогда, когда фиолетовый фурункул небес стал сплошной стеной клубящегося мрака. Полностью лишённый помех для наблюдения, боковой обзор создавал иллюзию непосредственного присутствия. Максим на мгновение забыл о вертолёте и почувствовал себя настоящим небожителем. Идёт притомившийся путник по кочкам-облачкам и вдруг, раз, скала марганцево-угольная до самого зенита. Э-хе-хе, и дом рядом, но топай в обход. Ты ведь не альпинист, путник?

Внезапно, ощущение облака, как твёрдого препятствия пропало. По его поверхности вздулась сеть протяжённых выпуклостей. Они перекатывались, как мускулы на рёбрах атлета, сливаясь в утолщающийся бугор на уровне плоскости полёта. Бугор напухал, наливался какой-то скрытой силой, его вершина заострялась и вытягивалась. Максим видел сквозь толщу бугра концентрирующиеся световые пятна. Ещё не отдавая себе отчёта, он инстинктивно потянул ручку управления в бок, для ухода. Свет поплыл вниз из поля обзора. Боковым зрением Максим увидел, что бугор извёрг из себя, сужающийся к концу вихрь. Сначала он забился беспорядочными изгибами, а потом потянулся к вертолёту. «Свихнувшийся пылесос» — чертыхнулся Максим, дёргая рычаг «шаг-газ». Турбины рыкнули, выдавая добавочную мощь винтам, но желаемого увеличения скорости не получилось, словно невидимая рука, захватила машину и разворачивала вопреки всем законам аэродинамики. Вихрь опять оказался точно с левой стороны, прямой, как натянутая струна. Прикинув его направление, Максим понял, что он утыкается в корпус вертолёта, где-то сразу за фонарём кабины. Вблизи было видно, как с бешеной скоростью несутся по нему, закручивающиеся искры разрядов.