Валерий Кашпур - Сборник рассказов [СИ]

Он уже собирался зажигать свет и идти воевать с половицами, бабочками и Карлсоном-который-живёт-на-крыше, когда ужасная возня наполнила дом шумом отчаянной борьбы. Кто-то бился, царапал железо крыши. Что-то покатилось по скату, гулко стукнулось о козырёк зимнего сада и всё стихло.

— Лу-ну-бь..

— Чего? — Ветров воззрился на жену. — Ты что, знаешь что это?

— Да. Прошлой ночью было тоже самое.

— Почему я ничего не слышал?

— Да тебя после стройки пушкой не разбудишь, а я от страха сейчас умру.

— Ну и что это за «лунубь»?

— Лунубь, это дух такой местный. Он прилетает, когда полная луна и стучится об крышу.

Полный бред! Ветров посмотрел в окно. Луна как назло, присутствовала. Огромный диск бесцеремонно, прожектором с караульной вышки, светил в окно. Ветров встал, решительно распахнул створки и осмотрел крышу зимнего сада. Ничего и никого. Цинк блестит в лунном свете, а запах полыни слегка кружит голову.

— А что ему надо, этому духу? — спросил он, доставая сигарету.

— Никто не знает. Тут лет десять назад забили ночью целое стадо коров. Вот после этого и началось — Ольга обхватила согнутые ноги руками и положила подбородок на колени.

— И кто же тебя просветил об этом? — Ветров закурил, пустил злую струйку дыма в полынный букет степи.

— Продавщица из сельмага. Я ей рассказала про этот ужас. Говорит, что только заговоренная вода и может помочь. Её надо в краску добавить и крышу покрасить.

— Ну ты даёшь! Экранировка святой водой от дьявольского излучения? А ещё учительница! И ты поверила в эту белиберду?

— А твоя теория сельской совы, господин кандидат наук, лучше?

Сделав глубокую затяжку, Ветров самокритично признался самому себе, что отсутствие крови не позволяет развивать теории о пернатых хищниках, ловящих мышей-лунатиков на крышах. Он решил отработать версию своего оппонента — продавщицы сельмага.

— Ну, хорошо, а кто заговаривает эту воду?

— Жена Михалыча, Степанида Лукинична.

— Всё, давай спать, Олечкин. Завтра я разберусь со всеми духами — мужественным жестом Ветров бросил окурок в ночь. Утром он должен был с Михалычем договориться об изготовлении отливов. Лучшей возможности прояснить ситуацию не придумаешь.

Первый строитель на селе, Михалыч, как и положено строителям, явился ни свет ни заря. И как положено строителям, не стал отказываться от бутылочки пивка и вяленого леща при проведении финансовых переговоров. Они немного поторговались, Ветрову удалось умерить запросы монопольного производителя рассказом о бедственном положении отечественной науки, а потом ударили по рукам.

— Теперь, скажи мне, Михалыч, что это за лунубь у вас тут? — спросил он, как можно беспечнее, выставляя новую пару пива.

— Это я придумал! — Михалыч важно поднял заскорузлый палец. — Лунный голубь, а единым словом «лунубь».

— А причём к голубю луна?

— Дуры-птицы, путают крыши под железом. У нас зернохранилище оцинкованное, жильё ихнее. Этих проглотов там гоняют по ночам. Вот они и летают. Когда луна полная, крыши блестят. Сядет такой бродяга на крышу, заснёт. Потом катится по крыше, очумелый. Сколько я крыш в селе не делал, всё одно и тоже. Только и спасение, что покрасить.

Как всё просто! Глотком пива Ветров промочил пересохшее от волнения горло. Красивая трансценденция накрылась медным тазом, вернее, оцинкованной крышей.

— Зачем тогда сюда приплетают духов, коров?

— Вот народ! — Михалыч возмущённо рванул полоску мяса с рыбьего бока. — Уже и Степаниду мою зацепили! Да зернохранилище обустроили, аккурат, на месте скотомогильника! Моя старая как вбила себе в голову, что в голубях тех души коров, так и не вышибешь ничем. Придумала себе какую-то воду, людям голову морочит.

— Ага, значит можно обычной краской красить? Возьмёшься Михалыч? Моя жена от этих лунубей спать не может — спросил Ветров, заглядывая в холодильник. Новый виток переговоров требовал дополнительных резервуаров горючего. Услышал, как за спиной звякнула упавшая бутылка, обернулся. Михалыч дрожащей рукой пытался водворить её на место.

— Так ведь, то всё давно было — хрипло сказал он. — Перестали пшеницей заниматься. В зернохранилище теперь тракторная бригада. Голубей в селе нет. Я подумал, народ твою новую крышу увидел, да и вспомнил про старое.

«Застре-лись, застре-лись» — деловито стучали колёса. За окном крутыми холмами стелился уральский лес. Из окна поезда он казался одной большой тушей, которую лишь изредка прорезали каменные осыпи с язвами лишайников. Деревья разрывали сплошную плоть ветвей, и они торчали над камнями как края раны. «Тебе действительно пора умирать Артём Кондратьевич, если ты так смотришь на природу». — Штабс-капитан сделал большой глоток чая и откинулся на бархатном диване.

— Вы никак в томлении духа, ваше высокоблагородие? — его попутчик, дородный купец в чёрном сюртуке, смотрел поверх газеты с хитроватым прищуром чуть раскосых глаз. — Может, желаете развлечься беседою? Так я готов представиться — Шепелев Спиридон Матвеевич, купец, следую в деревню на отдохновение от трудов тяжких.

— Честь имею представиться, Злобин Артём Кондратьевич, штабс-капитан.

— А следуете куда, позвольте полюбопытствовать, Артём Кондратьевич?

— В Екатеринбург, по служебной надобности. — Меньше всего Злобин хотел сейчас с кем-то говорить, но вежливость, привитая ещё с кадетского корпуса, не позволяла ему отмалчиваться.

— Вы не гневайтесь на меня, старика, но я многого на своем веку понагляделся. Такие глаза у товарища своего видел. Жена от него ушла, так он головой в прорубь, бултых, и прими господи душу раба твоего. Вы, Артём Кондратьевич, человек государев, небось, при оружии, не хочу, чтобы довели себя до греха в моём присутствии.

Злобин промолчал. Прав, прав был купчина. Вот он саквояж, рядом на диване, а в нём кобура с офицерским самовзводом. Только не будет он стреляться на людях, выйдет на первом подвернувшимся полустанке. Найдёт мужика с телегою, чтобы вывез в чащобу. А там, пуля в висок и на прокорм диким зверям, чтобы и духа не осталось от неудачливого карточного игрока.

Купец воспринял молчание офицера как бессловесный ответ и нахмурил густые, кустистые брови:

— Нетути такого искушения на матушке земле нашей, ради которого пристало торопить господа. В грехе живём, но должно искупать этот грех до самого последнего мига перед юдолью земной. Господь не оставит, направит на путь, только самому желание нужно приложить превеликое.

— До бога далеко, а люди, они рядом. Как можно жить среди них, если честь потерял?

— Дык, на что такая честь? Если на самый наиглавнейший грех толкает? Такая честь от лукавого. Вот у нас, купеческого сословия, честь совсем другая, словом купеческим зовётся. Слово это, как поводырь ведёт нас по жизни, от плохого бережёт, хорошее привечает.