Стивен Кинг - Томминокеры

Застрелил своего лучшего друга. Ничего, бывает.

Желудок рыкнул, забурлил. Гард зажал рот рукой, зажмурился и подавил рвотный позыв.

Отвернувшись, он вновь открыл глаза и начал нелегкий путь по гостиной. Увидев надежную опору, Гард допрыгивал до нее, хватался и пережидал в поисках следующей. Мозг очень хотел отключиться, стать серебристым дирижаблем, каким он был, пока его не закружило большим черным смерчем. Так, борясь с искушением, Гард прыгал дальше, намечал подходящие объекты и устремлялся к ним. И если на свете существует Бог, и если он… хороший, то пусть сделает так, чтобы все эти вещи выдержали его вес и он прошел, наконец, эту бесконечную комнату, как Моисей с соратниками преодолели бесконечную пустыню.

Было ясно, что «сарайщики» очень скоро будут здесь. И если к их прибытию Гард не успеет убраться, то для него точно запахнет жареным – может, даже ядерным грибом. Боятся, что он повредит корабль. Ну да. А мыслишка-то неплохая. Нет, он и сам об этом подумывал. К тому же сейчас корабль стал самым безопасным для него местом.

И конечно, Гарденер понимал, что идти туда рано.

Сначала надо провернуть одно дельце в сарае.

Наконец он выбрался на крыльцо, где они с Бобби так часто засиживались допоздна летними вечерами, а Питер мирно посапывал, устроившись между ними на дощатом полу. Они пили пиво, и девятка «Ред сокс» отыгрывала свой еженощный матч где-нибудь на Фенуэй-парк или на стадионе в Комиски, или еще бог знает где; крохотные бейсболисты ловчили и виляли среди лабиринта трубок и микросхем. Друзья сидели и разговаривали, а под рукой, в ведерке колодезной воды, охлаждались баночки с пивом. Говорили о любви и о жизни, о смерти, политике, боге и литературе. Может, как-то даже заходила речь о жизни на других планетах. И Гарденер как будто бы вспомнил пару таких разговоров, а может, затуманенный мозг его подводил. Здесь они были счастливы тысячу лет тому назад.

Как раз Питер поглощал все его мысли. Ради пса Гарденер стремился попасть в сарай и доделать начатое. Понятно, что прежде всего остального надо предпринять попытку и спасти Дэвида Брауна, но, по сути, побудительной силой для него был все-таки пес. Мальчика он совершенно не знал, а Питер занимал в его жизни особое место.

– Старый верный друг, – проговорил Гард в знойном безветрии летнего полдня. (Или уж вечер? – да нет, пока еще день.) Вышел на крыльцо, и тут произошло несчастье. Он оступился, рухнув всем весом на больную ногу. Разбитые кости безжалостно впились друг в друга. Из глотки вырвался протяжный визг. Так, пожалуй, кричит даже не женщина, а совсем молоденькая девчонка, угодившая в беду. Его повело вбок, на лету он ухватился за перила.

В знойную июльскую страду Бобби укрепила перила, ведущие из кухни в подвал. До крыльца руки так и не дошли. Годами доски тлели, расшатывались, прогнившие опоры надломились. В воздух взмыло облачко трухлявой пыли вперемешку с головами испуганных термитов. Пронзительно вскрикнув, Гард нырнул в сторону и вывалился с крыльца. Упал на землю тяжелой тушей. По инерции попытался встать, а потом задумался: а стоит ли? Перед глазами все поплыло, почтовый ящик раздвоился, затем ящики-двойняшки превратились в тройняшек. Он махнул на все рукой и решил забыться сладким сном.

Сквозь тяжелую и муторную дрему Эв Хиллман почувствовал – или увидел – падение Гарденера и уловил отчетливую мысль…

(забыться сладким сном)

С тяжелых век старика спадала сонная одурь. Тяжкие то были грезы. Тело ломило, внутри все переворачивалось. Изматывающая борьба с зеленым светом. Хоть и жарит земное ярило что есть мочи

(да, не забыл он солнечный свет),

но закроешь глаза – и отпустит. А от зеленого света не уйти, он всегда внутри, как третий глаз, что смотрит, зеленый свет, что жжет. Рядом жили еще два разума.

Один принадлежал «женщине», другой – «существу низшего порядка», тому, кого когда-то звали Питером. «Существо низшего порядка» больше не думало, оно могло лишь выть. Иногда оно выло, взывая к «Бобби», чтобы та пришла и освободила его от противного зеленого света. В основном существо скулило от жгучей боли, в которой оно беспрестанно тонуло. «Женщина» тоже кричала, просила ее отпустить, хотя порой в ее голове крутились пугающие ненавистные сцены, от них даже Эву становилось не по себе. Так что да. Лучше всего

(лучше всего)

заснуть

(легче)

и забыть обо всем, да только вот как же Дэвид?

Дэвид умирал. Его мысли поначалу улавливались легко, теперь же их словно закручивало в бездонную спираль, которая вела к потере сознания и затем к смерти.

Потому-то Эв и боролся с тьмой.

Он поборол ее и закричал:

Вставай! Вставай! Ты видишь солнечный свет! И я его помню! Дэвид Браун тоже хочет ходить под солнцем! Так вставай же, вставай!

ВСТА-ВАЙ ВСТА-ВАЙ!

В голове Гарденера отчетливым ритмом билась мысль. И даже не ритмом. Она перла через мозг, как машина на стеклянных колесах, нещадно пропахивая нежную мякоть.

ВСТА-ВАЙ мальчик Дэвид ВСТА-ВАЙ хочет Дэвид ВСТА ходить под солнцем ВСТА-ВАЙ же!

– Ладно! – пробормотал Гарденер, шамкая полным крови ртом. – Я слышу тебя, слышу. Отстань уже!

Кое-как он встал на колени. Попытался подняться на ноги. Мир качнулся, в глазах потемнело. Дурной знак. Хорошо хотя бы хрусткий режущий голос чуть-чуть унялся. Гард ощутил, что владелец его каким-то образом смотрит его глазами, словно сквозь немытые окна

(будто видит сквозь них сон)

видит то, что видит и сам Гарденер.

Он вновь попытался подняться и вновь впустую.

– Эх, какой же я дурак, – проскрипел Гард. Выплюнул изо рта два зуба и пополз через двор к сараю.

Весь Хейвен был брошен на травлю Джима Гарденера.

Они ехали на машинах, пикапах, тракторах. Гнали на мотоциклах. Миссис Айлин Креншоу, женщина из «Эйвона», которая расстроила своим безучастием Хилли Брауна, когда тот давал ВТОРОЕ МАГИЧЕСКОЕ ГАЛА-ПРЕДСТАВЛЕНИЕ, мчалась на позаимствованном у сына Галена «дюноходе». Позади нее гнал преподобный Гурингер, жиденькие седые лохмы отчаянно раздувались ветром, являя миру обгорелую лысую макушку. Верн Джерниган ехал на катафалке, который в свое время пытался переделать в дом на колесах, еще до того как «обращение» вошло в полную силу. Люди стекались отовсюду, заполняя дороги. Эшли Руваль лавировал среди пешеходов, неистово накручивая педали своего велосипеда. Дома он оказался довольно рано и успел прихватить самоделку – то, что он называл «пестик пиф-паф». Еще весной он пылился на чердаке в куче старых игрушек. Теперь же, оснащенный батарейкой на девять вольт и платой, вынутой из говорящей азбуки младшего братишки, «пестик» являл собой оружие, представляющее интерес для Пентагона. Он пробивал в предметах дыры. Большие такие дырищи. «Пестик» был прицеплен к багажнику – тому самому, на котором совсем недавно паренек развозил подписчикам газеты. Они мчались как угорелые. Не обошлось и без инцидентов. «БМВ» Эрли Хатчинсона въехал в универсал Фанинов, и хотя погибло два человека, это никого не остановило. На такие пустяки уже просто не обращали внимания. Эфир был наполнен мысленными голосами. Все в унисон твердили: «Пока он не повредил корабль! Пока он не повредил корабль!» День выдался ясный, прекрасно подходящий для убийства, а уж если кого на этом свете и стоило убить, так это Джеймса Эрика Гарденера. И пятьсот добропорядочных горожан, которые научились кое-каким новым трюкам, хлынули на улицы единой волной. Они прибывали, прихватив свое обновленное вооружение.