Линкольн Чайлд - Обсидиановый храм

– Я буду честен с тобой. Это наименьшее, что я могу дать тебе. Наименьшее, что ты заслуживаешь. Кроме того, я не сомневаюсь, что твой высокий интеллект распознал бы любой обман. Но, поверь, когда я закончу, ты удостоверишься, что я говорю правду. Это я тебе обещаю.

Повисла краткая пауза.

– Так вот, правда заключается в том, что было время, когда я отчаянно хотел видеть страдания своего брата. Я мечтал, чтобы ему воздалось сполна за то, как я пострадал от него в детстве. В то время я считал тебя – прости мою грубость – всего лишь неким орудием, с помощью которого я мог бы уничтожить Алоизия. Видишь ли, Констанс, тогда я совсем не знал тебя .

В абсолютной темноте, с босыми ногами, одетыми в одни чулки, она сделала тихий шаг в направлении его голоса. Затем еще один.

– Я действительно был сильно ранен после падения в вулкан. И пока проходили месяцы реабилитации, у меня было много времени на то, чтобы обдумать случившееся. Поначалу я планировал отомстить вам обоим. Но затем – и, Констанс, это произошло так внезапно, что было похоже на упавшие шоры – все переменилось. Я осознал, что внутри моего гнева покоятся еще несколько эмоций. Мои истинные чувства.

Она молчала. Диоген уже и раньше использовал с ней подобные слова. Тогда, в прошлом, они возымели необходимый ему эффект. Она же выпила те слова, как иссушенный сад выпивает нечаянно пролитую воду.

– Позволь мне объяснить, почему я чувствую – и я не могу подобрать слова лучше – почтение к тебе. Во-первых, ты единственный человек из всех, кого я знаю, кто может соперничать со мной по уровню интеллекта. Возможно, я даже завидовал тебе в этом. Во-вторых, ты победила меня. Я не могу не уважать этого. Я совершил ошибку, поступив с тобой подобным образом, но потом меня поразила твоя неудержимая целеустремленность и сила духа, когда ты отправилась за мной в погоню. Это привело меня в восторг.

Еще один шаг вперед.

– Я испытываю к тебе благоговение. И уважение. На этой земле мало людей, которых бы я уважал – как среди живых, так и среди мертвых. Ты – одна из них. И благодаря моему предку, доктору Еноху Ленгу, ты прожила долгую и насыщенную жизнь. Его эликсир сохранял твою молодость более ста лет. Лишь после его смерти ты начала нормально стареть. И результатом всего этого стало то, что ты могла обучаться в шесть раз дольше и больше, чем любой другой человек.

Диоген посмеялся над этим своим наблюдением. Однако в этом смехе не слышалось злобы или сарказма. Нет, скорее, это был легкий, добросердечный смех.

– Есть кое-что еще, что кажется мне весьма привлекательным в твоей долгой жизни. То, как ты жила. Ты единственный человек, чья жажда знаний, мести и – не побоюсь этого слова – страсти поразила меня своей свирепостью. Констанс, я не просто восхищаюсь тобой, но я даже боюсь тебя. Я понял это, когда лежал и набирался сил после ранений в небольшой хижине близ Джиностры на склоне вулкана и слушал рокот Стромболи. Это было унизительное открытие, потому что до этого я никогда не боялся ни мужчин, ни женщин. Теперь я боюсь одной-единственной женщины .

Совершенно бесшумно она сделала следующий шаг, и почувствовала, что он стоял там, прямо перед ней. Еще один шаг, и она сможет…

– И это подводит меня к следующему моменту, который я считаю жизненно важным для понимания нашей с тобой связи: ты мать моего сына .

В полной тишине Констанс совершила выпад и пронзила стилетом всего лишь воздух.

– Ах, Констанс. Это меня огорчает. Но я не виню тебя.

Неподвижно застыв, она снова прислушалась к темноте. Источник звука переместился. Каким-то образом он предвидел ее действие и ушел от удара. Или же он был не насколько близко, как ей в тот момент показалось? Эхо, отражающееся от каменных стен комнаты и искажающееся бесчисленными дверями и воздуховодами в сочетании с тихим, мягким голосом Диогена, было для нее плохим союзником.

– Понимаешь ли, Констанс, я убежден, что ты – единственный человек, кто в глубине своей души способен разделить мой особенный взгляд на жизнь. Давай взглянем правде в глаза – мы отбросы. Мы мизантропы, скроенные из одного материала.

Потребовалось некоторое время, чтобы понять то, что имел в виду Диоген. И когда Констанс осознала услышанное, ее рука еще крепче сжала стилет.

– В этом суть, – продолжал Диоген. – Я был слеп. Я не видел, но теперь я прозрел . Мы похожи друг на друга гораздо больше, чем нам изначально казалось. А в некоторых областях ты существенно меня превосходишь. Что ж, неудивительно, что мое почтение к тебе настолько возросло.

Констанс на мгновение показалось, что Диоген собирается сказать что-то еще, но теперь мрак вокруг нее заполнился тишиной – тишиной, которая тянулась и продолжалась. Наконец, она сама нарушила молчание.

– Что ты сделал с миссис Траск?

– Ничего. Она осталась в Олбани подле своей сестры, которой потребовалось несколько больше времени на выздоровление, чем ожидалось первоначально. Не беспокойся, это не серьезно. И миссис Траск не волнуется о тебе после того, как получила письмо, где я сообщил, что о тебе хорошо заботятся.

– Заботятся обо мне? Если только Проктор. Которого ты, я полагаю, убил.

– Проктор? О, нет, он не умер. В настоящий момент он несколько занят неожиданным путешествием по пустыне Калахари.

Пустыня? Говорил ли он правду? Проктор никогда бы не оставил дом без защиты, пока она находилась здесь. Так что многое из слов Диогена казалось попросту невозможным.

– Так значит, тебе нужен мой сын?

– Констанс, – укоризненно прозвучало в ответ, – как ты можешь так говорить? Да, у меня были кое-какие проблемы с моим братом. Но с чего бы мне хотеть навредить нашему ребенку?

– Ты ему не отец.

– Я и вправду плох в роли отца. Но, надеюсь, это изменится. Ты ведь видела картину, которую я сделал? Кстати, я направился в Индию, чтобы убедиться, что о нашем мальчике хорошо заботятся. Он самый замечательный ребенок на свете, – Диоген на пару мгновений замолчал. – Впрочем, этого следовало ожидать, учитывая, что он – наше с тобой потомство.

– Наше потомство. Ты не мог найти более оскорбительного слова для своего собственного ребенка.

Вновь повисло молчание.

– Ах, я довольно ясно осознаю свое непростительное поведение. В знак моих истинных чувств прими то, что лежит в отсеке под табуретом клавесина.

Констанс немного поколебалась. А затем она вновь включила свой фонарь и огляделась. Несмотря на то, что голос Диогена, казалось, раздавался совсем близко, его нигде не было видно.

– Табурет, моя дорогая.

Решив подчиниться, она приподняла верхнюю часть сидения. Внутри лежала фотография, прикрепленная к каким-то бумагам. Она отсоединила фото и внимательно к нему присмотрелась.