Адам Нэвилл - Ритуал

Они в полной заднице. У них реальные проблемы. Этот день был пустой тратой времени. Продукты закончились, а Фил с Домом лишились остатков сил. Поход превратился в борьбу за выживание. Это почувствовалось в течение дня. Может быть, утром. Это выражалось во всем, а не в чем-то конкретно. И только сейчас, когда они перестали шататься по кустам, Хатч наконец понял всю серьезность ситуации. Осознание этого факта тяготило Люка. Но, по крайней мере, оно успокоило водоворот мыслей в его голове и убедило в правильности собственного выбора, который утром вызвал у всех такое возбуждение.

Теперь не было ни выбора, ни споров. Кто-то должен идти за помощью. Тот, кто больше к этому готов. Он или Хатч. А второй останется со страдающими от изнеможения и избыточного веса Филом и Домом. К тому же у Фила ужасные волдыри, а у Дома – распухшее колено. Хатча не радовал такой расклад, но он был обусловлен стычкой Люка и Дома.

Люк уйдет на рассвете. На юг, со вторым компасом. Поспав нескольких часов. Он ждал этого с нетерпением, несмотря на риск. Он не мог позволить себе задумываться о таких ловушках, как бездна одиночества, внезапно разверзшаяся и грозящая поглотить. Ему просто придется идти через это безумие, страх и ужас, ни на что не отвлекаясь. Но прежде чем покинуть остальных, он хотел кое-что уладить.

– Дом?

В недрах палатки он видел, как Дом лежит в тишине, подложив рюкзак под больную ногу. Никакого ответа.

Хатч поднял голову и, хмуро посмотрев на Люка, покачал головой.

– Не сейчас, – беззвучно произнес он.

Люк кивнул и вздохнул. Затем посмотрел на темную крышу из древесных ветвей и тяжелых мокрых листьев, под которой они расположились. Отдельные ветви и сучья объединились в чернильно-черный полог, сквозь щели в котором проглядывали крошечные фрагменты бледного неба. Люку на лицо упали мелкие брызги. По земле размеренно стучали тяжелые дождевые капли. Вода всегда находила к ним путь.

– Все готово, парни, – объявил Хатч.

Фигуры в палатках зашевелились. Дом застонал, потом высунул руку из-под навеса. В ней была металлическая миска.

– И не скупись на сосиски. Даже если они со вкусом мошонки.

Хатч ухмыльнулся.

– Мне пришлось кое-что добавить в соус для густоты.

У Люка не было сил смеяться.

Фил включил в палатке фонарик, чтобы найти посуду.

– Потом запьем кофе.

Рот Люка наполнился слюной. Несмотря на сухое молоко, которое никогда полностью не растворялось, и пакетики сахара, спертые из хостела в Кируне, одна мысль о кофе вызывала у него ребяческую радость.

Они ели быстро и шумно, чуть не рыдая над тарелками, и как голодные кошки слизывали с них остатки жидкости. Кастрюли были грязными с вчерашнего вечера, засохшие остатки пищи чувствовались на языке.

– Пожалуй, это лучшая еда, которую я когда-либо ел, – сказал Хатч, когда все закончили. Тон его голоса был легче и теплее, чем днем.

Люк хотел сказать, что не стоит упускать из виду простые вещи, которые на самом деле имеют значение. Но передумал. Он сомневался, что кому-то в лагере еще интересно то, что он думает. Сейчас рядом с ним все испытывали неловкость. Он чувствовал это всякий раз, когда пытался заговорить после стычки. Интуитивно ощущал исходившее от старых друзей напряжение во время расчистки площадки для лагеря и установки палаток. Обе задачи выполнил большей частью он, но его усилия остались незамеченными. Вновь появившееся беспокойство, что его превращают в изгоя, перерастало в раздражение.

Он закурил сигарету и задумался о том, почему стал крайним с момента их встречи в Лондоне шесть дней назад. Шесть дней? Казалось, прошло гораздо больше времени. Он заглянул в пачку и прищурился. Осталось всего восемь сигарет, а потом он залезет в неприкосновенный запас табака для самокруток: 12,5 грамм «Драма». Без табака он сойдет с ума. Готов в любое время променять еду на сигареты.

Он занервничал и вздохнул. Что-то и вправду случилось с ним к тридцати годам. Что-то, отдалившее его от других людей. Не только от друзей, но и от обычной мирской суеты. Он начал замечать, как переглядывались окружающие, стоило ему открыть рот. Как ухмылялись, когда он входил в офисы или на склады, где работал. Он нигде подолгу не задерживался и переходил на новую работу, тоже не приносившую удовлетворения. Его все реже куда-либо приглашали, а когда стукнуло тридцать два, и вовсе перестали. Лишь слабые и незащищенные женщины, казалось, чувствовали себя комфортно в его компании, хотя питали к нему слабый интерес, разве что находили поддержку. К тридцати четырем он был одинок. Одинок по-настоящему.

Еще в Лондоне и Стокгольме, перед походом, пока он не стал общаться с одним Хатчем, попытки заговорить с коллективом рассматривались как неуместные комментарии либо просто игнорировались. Никто даже не пытался поддержать выдвигаемые им предложения. Чаще всего ответом было молчание, а затем остальные трое возвращались к своей дружеской беседе. Он мешал им. С самого начала похода над ним, в лучшем случае, подшучивали.

То, что он отдалился от своих старых друзей, озадачило его и глубоко ранило. Это могло закончиться тем же, что случилось в Лондоне, через несколько лет после того, как он там обосновался. Люк знал, как город способен изменить любого. А может, он всегда страдал фундаментальным разобщением с другими людьми, но не замечал этого в молодости? Он не знал ответ. Да и слишком устал, чтобы думать об этом и, тем более, анализировать. На хрен, что ему терять?

– Дом, послушай. Сегодня утром… – Люк глубоко вздохнул.

Лежавший в палатке Фил отвернулся, лег спиной ко входу. Хатч был все еще занят кипячением воды для кофе, но напряжение казалось Люку почти невыносимым.

– Извини, дружище. Я хочу сказать, что мне очень жаль. Я насчет сегодняшнего утра. Это было просто… неприемлемо.

Какое-то время Дом не отвечал. С каждой секундой молчания вокруг лагеря будто сгущался холодный воздух. Когда он заговорил, его голос был спокойным.

– Что было, то было. Но засунь себе в жопу свои извинения. Мне они не нужны. И пока не встанет ребром вопрос нашего выживания, я не обмолвлюсь с тобой ни словом до самого дома.

Люк посмотрел на Хатча, который недовольно поморщился и поджал губы, но продолжал заниматься приготовлением кофе.

Люка бросило в жар. Голова закружилась. Его душили эмоции. Все накатило снова. Жалость к себе. Гнев. Сожаление. Горло сдавило, как при свинке, переполнив рот привкусом железа.

– Ладно.

– Ладно, так ладно. И клянусь, если подойдешь хоть к кому-то из нас снова, мало тебе не покажется.

Они что, разработали общую стратегию защиты? Обсуждали его? Конечно, обсуждали. Когда он уходил на разведку. Драка была хорошим поводом для прений.