Грим - Котельная номер семь [СИ]

Он поправил на шее шарфик и продекламировал не относящиеся к делу стихи, следуя, очевидно, традиции — сопровождать начало каждого нового возлияния четверостишием.

— Алексерг Пушкин, — отрекомендовал Данилов. — Присоединяйся третьим к нам, машинист. Чем стоять в проеме двери, глядя на нас со сдержанным ужасом. — Он протянул Павлу стакан.

«Это что-то невероятное, — встряхнул себя Павел, отворачиваясь от предложения. — Я сплю?»

— Нихьт дринькен, — сказал Данилов, поднимая стакан. Видимо, таков был его тост.

— Прозит, — отозвался Сережечка и закусил языком выпитое. Это была латынь. — De omnibus dubitandum.

— Все подвергать сомненью, — перевел Данилов. — Принцип материалистической философии. А то может случиться так, что черта примешь за провинциального фокусника, а жабу за телевизор или табурет.

Что-то шевельнуло воздух. Словно поверьем повеяло. И Павел вдруг поверил поверью, и с обреченностью понял, кто на самом деле они, эти гости — заморские, заоблачные, запредельные. Страха особого не было. Скорее наоборот: он не то чтобы спокойствие обрел, но стал чувствовать себя уверенней, как только в вопросе с этими двумя пришлыми появилась какая-то определенность.

— Так вы — оттуда? — спросил он, обращаясь в основном к Данилову, так как Сережечка в это время что-то латинское бормотал. — Как добрались? На метро или на метле? — попытался сострить Павел, но голос его пресекся. Однако его расслышали.

— Метла — что ты? Метро… Техника развивается с поразительной скоростью, оставляя позади звук, свет. Ваши средства передвижения давно устарели у нас, — сказал Данилов с полной серьезностью. — И мы теперь, являясь действительностью, намерены довершить мщенье, начатое нами в прошлом году.

— Так это вы их… этих…

Данилов только плечами пожал.

— Как же вы их нашли?

— Язык до Киева доведет, — с полной славянской ясностью произнес Сережечка, отойдя от философической латыни. — А до беды — так ещё скорей.

— Мы ведь чувствуем, где кто виноват, — сказал Данилов. — Объяснять тебе — не поймешь. Считай, что телепатически. Вина нас притягивает, как вампира кровь.

— Елизарова, конечно, поискать пришлось. Все петлял да следы путал. Этот машинист-махинатор, бражник и труженик, часто места работы менял.

— Место мастера боится, — сказал Данилов.

— Только в этом году удалось изловить этого ловеласа.

— И жестоко расправиться с ним… — мрачно добавил Павел.

— Пропорционально содеянному, — возразил Сережечка. — Вы думаете, я серийный убийца, мультиманьяк? Или может быть, маньяк — он? — Он указал на Данилова.

— Маньяк, конечно маньяк, — подтвердил Данилов. — Надо, брат, поспешать и проваливать. А то уже полночи прошло, а у нас еще двое девушек не задушено.

— Эти женихи сами понесли возмездие от возлюбленной. Эта баба возвратной белой горячкой вернулась к ним.

— Шпарить людей паром — не наш метод. Да и лопатой их насквозь протыкать. Так что не надо вешать на нас эти четыре погибели, и тем более — мента. За мента даже там всего суровей наказывают.

— Он в последнее время все чеснок жрал, от нечисти. Вставил себе, подчиняясь дурному предчувствию, серебряный зуб. Крестами обвешался весь — не помогло.

— Против калача не устоял.

— Губит людей не нечисть, губит людей мечта, — сказал Сережечка.

— Какая же может быть у мента мечта? — не поверил Павел.

— Ну, какая-никакая, а сгубила ведь, выманив калачом за город, — сказал Данилов. — Все ему грезилось, что лежит не так далеко от городской черты прямо в снегу горячий калач. Вот он и пошел его искать. И что самое интересное — нашел. Однако до дому не донес, из сил выбился. Прикорнул прямо на корточках после очень трудового дня. Дед Мороз и Снегурочка напоследок снились ему.

— Если бы он так за преступниками охотился, как за калачом, — сказал Сережечка. — Так его и кличут теперь: Калач.

— Где?

— Но том свете. Ты не думай, там тоже своя милиция есть.

— Елизаров же за ложные идеи погиб, — продолжил Данилов. — В конце жизненного пути сошел с ума. Вбил себе в голову идею фикс — стать почетным гражданином этого города. Чтобы портрет на доске почета висел среди других трудоголиков, звание почетного гражданина и оловянный орден в придачу…

— Выше бери — Суперзвезду Героя. Национальным героем ему захотелось стать. Образ прекрасной женщины, накануне явившейся, на это его вдохновил. И он в зуде телесном принялся эту мечту осуществлять. Как на бабу, на работу набросился, чтоб стать суперстар…

— И труд, и блуд — один зуд.

— Только кончить никак не мог. Даже жители приходили удивляться ему: мол, что за трудовая тенденция? — как бы сам удивившись сему, поднял брови Сережечка. — Откуда такой рачительный рабочий выискался? В квартирах форточки нараспашку, деваться некуда от жары, а он все поддает да подкидывает. Хотели его водкой отвлечь, пивом сбивали энтузиазм, а он — как угорелый по котельной мечется.

— Пока не случилась эта трудовая трагедия. Вот так… — вздохнул Данилов. — Вовка же свершил над собой самосуд Линча. Подал на себя в отставку.

— В отставку, а то и в отстой, — добавил Сережечка.

— Покончил самоубийством, пав на осиновый кол. А перед этим со страху с ума сошел.

— Со страху? — переспросил Павел.

— С ума, — подтвердил Данилов. — За то, что осквернил эту женщину.

— Видно, кроме боязни греха бывают и другие боязни, — сказал артист.

— А Юрка? Тоже — с ума?

— Да хрен его знает. Пойди, пойми, что там кипит у него в башке, что за чувства в нем бранятся и борются, — сказал Данилов. — Юрка в бой с тенью вступил. Да ты по телевизору видел. Транслировали на всю страну. Победила, как ты сам это понял, тень.

— Надо же… надо же как… — бормотал Павел.

— Наказания — исключительно эксклюзивные, — сказал Сережечка. — Однако не стоит ужасаться и сожалеть: подлец воспитанию не подлежит. Эти противные пролетарии все равно были обречены по ряду причин. Водка, бабы, отсутствие понятий, упрощенная шкала ценностей. Рано или поздно они проявили бы себя как-то иначе. И наказание, адекватно содеянному, было б иное, суровей стократ.

— Да сдуру они, сдуру! — с такой мукой в голосе, с таким сожалением в лице, что едва ли оно могло быть притворным, вскричал Данилов. — Эх! Ведь с аттических, с античных времен известно: боги сильнее греков, но грехи сильнее богов.

— Тут уж ничего не поделаешь. Справедливость должна торжествовать. Чтоб не чувствовали себя безнаказанными, как Бог или царь, — сказал Сережечка.

— Да нешто мы не марксисты. Про справедливость понимаем тож. Тебе о себе сожалеть надобно, — обратился Данилов к Павлу. — Ты, брат, колись, коли что. Скидка будет. Как же ты отважился на нее? Попал в это ЩП?