Грим - Котельная номер семь [СИ]

Она протиснулась. Но он уже понимал, что ничего не образуется, не обойдется. Не сойдет с рук.

Через пару минут уже не столь напряженных усилий он очутился в колодце, аккуратно свалившись в него вниз головой. Трубы разбегались на четыре стороны под прямым друг к другу углом. Сам колодец был неглубок — вряд ли глубже полутора метров, но был он намного просторней, чем узкий лоток, из которого он только что вылез. Другие три были еще уже, так что с мечтой незаметно убраться по ним как можно дальше отсюда пришлось распрощаться.

Вверху, на земной поверхности нарастала суета. Сигналили машины, слышен был отчетливый вой пожарной сирены, раздавались человеческие голоса различной степени накала. Сразу несколько человек распоряжались каким-то аварийным процессом.

— Мы его, понимаешь, пеной, а он только пуще возрос. Словно спиртом этот огонь спрыснули, — донесся до Павла голос пожарного.

Вероятно, горела котельная. Едкий запах гари проникал под землю сквозь щели в щите. Сквозь те же щели сочился утренний свет. Раздались множественные возгласы, предупредительные, предлагающие поберечься, как бывает при чрезвычайных, но предвиденных ситуациях, и тут же продолжительный грохот покрыл весь этот гам, земля дрогнула, как если бы развалился дом — сначала обрушился потолок, и сразу вслед за ним — кирпичные стены.

Но все это доходило до Борисова как сквозь сон, как сквозь пелену тумана, и было не более, чем периферийный фон, почти не фиксируемый сознанием. Он понимал, что спасен, что теперь его не дадут уничтожить, да и не станут доставать его эти двое при таком скоплении свидетелей, но это не вносило успокоения в его душу, не позволяло расслабиться, словно душа сжалась в комок и будет в таком комке теперь пребывать вечно.

Крышка над ним заворочалась, приподнялась, свету прибавилось.

— О! Вот ты где! Вот! Вот он! — закричал мастер обрадованно. В одной руке он сжимал газовый ключ, которым размахивал. — А мы всё твои останки найти не можем никак. Ну, думаем, дотла сгорел, вместе с пуговицами и костями. Так. Вылезай. Хотя погоди. Коль уж ты там, то задвижки эти две перекрой. Котельную заглуши. С другой котельной запитываться будем. С надлежащей надежностью. Давно пора. Давно ее надо было… Ничего, крути-крути… Та-ак. Ну, сейчас пойдет тепло. Сейчас будет! — крикнул он кому-то, кого из своей ямы Павел не видел.

Мастер сунул ему газовый ключ, и он, используя его как рычаг, плотнее прикрутил задвижку. Потом выпрямился, огляделся.

Солнца не было. Было пасмурно и паскудно. Который час, невозможно определить. Могло быть самое начало утра, а мог быть и полдень вполне. Время в последние сутки как-то скачками идет. То замирает надолго. То перескакивает через часы. Вот бы скакнуло года на три назад, чтобы исправить тот случай с Ханум. Эта мысль, как язык колокола, билась в пустой башке.

— Ты не думай, ты не виноват, — бубнил над ним мастер. — Здание старое, треснутое, я им сколько раз говорил.

Воздух был чем-то насыщен, не гарью, запах гари он различал в числе прочих, но гуще всего воняло — он затруднялся определить — в общем, смесью фиалок и уксуса, как тогда, при первом появлении нечисти. От земли, словно пары кислот, поднимался легкий туман. Медленно и негусто валил снег.

Прозревали окна, несмотря на мороз, распахивались, из них выглядывали, едва не вываливаясь, любопытные.

— Ты вот что… Ты про давленье толкуй. Обманул, мол, манометр… Я им давно про манометр твержу… Тюрки…

Котельной не было. На ее месте над бесформенной грудой кирпича вился дымок, а далее открывался простор, серой пеленой лежал нетронутый снег. Крайняя к бывшей котельной опора упала, но дальше столбы хотя и неровно, но еще стояли, провода болтались параллельно друг другу, как провисшие строки, в которые был уже вписан финал.

Соседний дом, что был не доломан, оказался не поврежден.

— Может, действительно дело обернулось так, и от опоры занялось — я ведь и об этом предупреждал, — бубнил мастер. — И ты предупреждал, я помню. Так что вряд ли ты виноват. Хлебни. — Он протянул кочегару фляжку, из которой, судя по ее весу, было отпито не более, чем пара глотков. — А то заработаешь воспаление легких в первый рабочий день. Лечим легкие — садим печень. — Он бодро взболтнул содержимое.

Павел уставился на его запястье с наколкой: там где вчера было солнце, теперь сияла звезда. Да какая теперь разница, подумал он, протягивая руку за фляжкой. Он, несмотря на вполне предсказуемые последствия, сделал первый глоток, и одновременно со вспышкой в горле почувствовал, как в его душу вошло отчаяние, смешавшись с тоской, которая захватила его в теплотрассе и все еще в нем присутствовала. Так входят в запой — последний и окончательный.

Мельком подумалось, что мастер его специально поит, чтобы потом на пьяного все свалить.

— Ты иди домой, — сказал мастер. Нет, голос вроде участливый. А заметив, что Павел ежится — ветер забирался под ребра, так как спину его прикрывал только рваный пиджак — мастер отлучился и тут же вернулся, бросив Павлу новую телогрейку. — Объяснительную сочиняй, — сказал он. — Да не спеши, подумай. Не нагороди там чего-нибудь. Первым делом поспи. Похлебай там чего-нибудь. Супу насущного… Ну, вылезай.

Павел вылез из ямы. Не прощаясь и не оглядываясь, он припустил к остановке, хотя более, чем трамвай, его интересовал продовольственный киоск. В кармане он нащупал тридцатку. Фуфайка сползла с его плеч и упала на дорогу, он и на это внимания не обратил. Кто-то поднял ее и вновь на него накинул.

Киоскерша насторожилась. Подозрительно выглядел в смысле платежеспособности этот измазанный сажей и ржавчиной кочегар, пахнущий гарью. Он сунул деньги в окошечко.

— Четвертинками не торгуем, — отрезала продавщица.

— Поллитровку давай.

— Еще чего.

— Я здесь работаю, завтра занесу остальные.

— Это где ж ты завтра работать собрался?

— Теперь совсем сгорела котельная, — сказал кто-то за его спиной.

— От домика только дымок остался, — подхватил другой очень знакомым гнусавым голосом.

Через плечо Борисова просунулась рука в обшлаге детской курточки, с тремя десятками, зажатыми в этой руке.

— Дай ему поллитровку, сестра. Отметить ему надо одно событие. За счет зачинщика, — пояснил Сережечка, обратившись к Павлу.

— Признаться, я даже рад, что эта кочегарка сгорела, — сказал Данилов, глядя как ни в чем не бывало на Павла. — С детства боялся дыма из труб.

Да было ль у этого черта детство? Носа, по крайней мере, не было. Опять это место было залеплено пластырем.

— Ну и ночь… — сказал Данилов, отметив интерес кочегара к его внешности. — За эту ночь два носа сносил. Ну, ничего, — бодро добавил он. — Было бы место, а мясо нарастет.