Джеффри Дивер - На солнце или в тени

С любовью у нее не вышло.

У женщин такое случается. Они тонут в чьих-то карих глазах и теплых улыбках, надеясь ухватить последний шанс завести детей, которые никогда так и не рождаются, и обрести в будущем относительный комфорт, которого тоже никогда не получают.

До знакомства с Фрэнком она оставалась одинокой женщиной на одинокой дороге и хорошо делала то, что, кроме нее, никто не умел.

Тогда она была моложе, жизнерадостнее и, несмотря на все, что видела, верила в людскую доброту.

До тех пор пока…

Она покосилась на застывшую очередь у банка. Едва заметно покачала головой. Стоит бросить клич – и эти отчаявшиеся люди превратятся в толпу, безумно орущую и слепо изливающую ярость на все вокруг.

Катализатором послужит единственная фраза – можно придумать какую угодно гнусность.

Она надеялась, что ничего подобного ей больше не доведется услышать.

Это сделал он!

Мимо нее бежали люди с побагровевшими лицами, вопили и потрясали над головой кулаками. Она, не выпуская куклу, прижалась к столбу напротив универмага. Мама, держа за руку ее сестру Норин, осталась внутри. Норин вертелась, пытаясь вырваться, но у нее не получалось.

Отца с ними не было – он уехал в Атланту закупать для магазина товары. Мама потратила деньги на телеграмму, но ответа не получила. И вот ей пришлось все брать в свои руки, а Норин ей лгала.

Позапрошлой ночью Норин обжималась, а затем поцапалась с Джорджем Тарлином, велев Лурлин не подглядывать, потому что это взрослые дела. Лурлин пыталась сказать матери, что это был Джордж Тарлин, а не тот славный парень, который сидит у дерева в плохой части города, читает книжки и всегда спрашивает, как поживает ее кукла.

Но Норин заявила, что это был именно тот славный парень. Всегда он и только он. Это он ее обидел, а не Джордж Тарлин, который влепил ей вчера утром пощечину, когда она сказала, что не может выйти за него замуж без согласия отца. Нет, настаивала она, фингал ей поставил тот славный парень.

Слухи расползались с сумасшедшей скоростью, и теперь каждый знал, что Норин «испорчена», и сделал это тот славный парень, и он должен за это ответить.

Говорили, это его рук дело. И он поплатился.

Лорен сразу его увидела – он висел на дереве, глаз уже не было, лицо изувечено, одежда порвана, весь в крови. Отец вернулся домой и, несмотря на протесты матери, потащил ее сюда. Слабые это были протесты.

Мама хотела, чтобы она поняла, на что способны такие славные парни.

Вот почему отец привел ее на место, где уже побывали вопящие и свистящие люди, а потом сказал, что пожалел об этом. Когда она закрыла глаза, усадил ее в машину, а сам пошел и что-то сделал с телом – звук был чмокающий, словно топором рубили голову курице.

Норин изменилась и прежней никогда не стала. Ни с кем не разговаривала, и люди не сомневались: это из-за того, что сделал с ней тот славный парень. Джордж Тарлин больше ее не хотел тоже из-за того, что сделал с ней славный парень.

Вот только он ничего с ней не делал.

Лурлин и Норин обе это знали.

Вечером, перед тем как покончить с собой очень острой отцовской бритвой, Норин сказала сестре: «Запомни, крошка, ложь может тебя убить. Ложь может убить все. Никогда не лги о том, что сделала. Вообще не лги. Обещаешь?»

И Лурлин пообещала.

Долгое время вообще не лгала. А потом стала лгать по любому поводу.

Потому что постепенно поняла: все время лгать – единственный способ когда-нибудь отыскать правду.

Лурлин покачала головой. Очередь, толпа и недовольный народ ее всегда пугали – она боялась того, что люди могут натворить. Поэтому отвернулась от очереди у захудалого мемфисского банка, куда положила целых 50 долларов своих с трудом заработанных денег, которые теперь не сможет вернуть, и смотрела на проходящий поезд.

Из-за банка, очереди или воспоминаний на нее вдруг нахлынуло отчаяние. И дело было даже не в том, что у нее мало денег. Просто их стало меньше , чем когда бы то ни было.

Мимо проезжали товарные вагоны, боковые двери были открыты, на полу, свесив ноги, сидели в грязной одежде мужчины, и у нее появилась необычная мысль. Она смотрела на такие же грязные, как одежда, лица и поймала себя на том, что стремится увидеть под пятнами грязи светлую кожу, а под другими пятнами грязи – темную кожу.

Подумала: Это до добра не доведет .

И сразу себя одернула. Она не против смешения людей разных рас. Не как все остальные. До встречи с Фрэнком даже была знакома со смешанными парами (некоторые из них это старались скрыть). Давно поняла, что цвет кожи – то же самое, что цвет волос. Возможно, из-за того славного парня, с которым познакомилась, когда была маленькой. Которого убила ложь ее сестры. У него была темная кожа. Он любил читать, а Джордж Тарлин не любил. И славным он не был.

Но проблемы в том…

У Лурлин не осталось иллюзий. Она понимала, что здесь, где война еще шла, где до сих пор чтили ветеранов конфедератов и романтика прошлого затмевала правду о нем, расовое смешение – выбор не лучше, чем те лживые слова – его рук дело – вкупе с указующим перстом.

Лурлин отвернулась и поплелась на станцию, где под присмотром носильщика, оказывающего услуги людям с деньгами, остался ее второй чемодан.

Надо сосредоточиться на собственных сложностях. Именно это она сказала себе, когда покидала западный Техас, и именно это собиралась сделать.

Она путешествовала в поисках лучшей доли и, казалось, объехала полстраны. Но ездила в настоящих железнодорожных вагонах, в кресле, как благородная дама, с другими благородными белыми людьми, с которыми не заговаривала, поскольку считала, что должна из принципа их ненавидеть.

Ей надо было собрать деньги, которые она отложила, расставаясь со своей второй жизнью – той, что была до Фрэнка. Лурлин не могла этим заняться, пока он не умер, а он на целый лишний долгий год задержался в этом лучшем из миров.

Теперь все маленькие банки исчезли, частные банки, что работали самостоятельно, не являлись частью банковской сети, а были основаны местными жителями, самостоятельно принимавшими решения.

Маленькие банки, чьи владельцы заглядывали женщинам в глаза и говорили: Наступила новая эра, сестра. Женщины получили право голосовать, и вы – да-да! – можете открыть счет независимо от мужа . И они действительно хотели, чтобы так и было. Лурлин думала, что, поддерживая такие банки, творит добро. А в итоге – как сказал бы Фрэнк, если бы узнал, – просто разбазаривала деньги. Вот чем обернулось ее «разумное» решение.

Осталось всего несколько городов: Нэшвилл, Роанок и еще несколько пунктов на севере. Настоящем Севере, там, где обитают янки. На Севере, где она не была с довоенных времен. Как ни парадоксально, до Фрэнка она работала на Севере, принадлежащем янки – Белом Севере, – а работала на цветных. И не возвращалась туда с тех пор, как закончила Барнард-колледж.