Джеффри Дивер - На солнце или в тени

– Однако такой даме, как вы, следует обходить большинство из них стороной, – добавил он. – Если бы вы были моей дочерью, я бы посоветовал гостиницу «Нью-Йоркер». Выход в ту сторону. Она на пересечении Тридцать четвертой улицы и Восьмой авеню. Там к вам хорошо отнесутся, и вы будете в безопасности.

Он отвернулся, не заметив, что глаза Лурлин наполнились слезами. С тех пор как заболел Фрэнк, никто не заботился о ее безопасности. Но и раньше об этом не слишком тревожились. Фрэнк видел в ней только жену, и притом неудачную: вести хозяйство не обучена, детей ему не родила. Моменты страсти, волнующие мгновения любви первых дней знакомства ушли в прошлое, словно никогда их и не было.

Лурлин заставила себя не думать о Фрэнке, поскольку мысли о нем вызывали звенящее чувство одиночества, не дававшее покоя последние полгода его жизни и пришедшее вместе с осознанием, что, когда он умрет (именно когда , а не если), она никому не будет нужна.

Она привалилась к справочному бюро и смотрела на сказочно освещенный арочный выход из вокзала. Даже с этого места разглядела табличку со словами «На Восьмую авеню».

Что ждет ее там? Гостиничный номер и… что еще? Работа? Но рабочих мест не было даже для квалифицированных людей. Да и не нужна ей никакая работа, даже при том, что четверть ее денег пропала или украдена банками, которым не следовало доверять.

Другие банки компенсировали потерю. Проценты за много лет без кризиса частично восполнили утрату.

Теперь следовало придумать, что делать с наличностью. После того, как в декабре страну потрясла новость – рухнул Банк Соединенных Штатов, – она решила забрать деньги из своих банков, так поступали многие американцы. После этого решения у нее появилась цель для путешествий, хотя завершать свою миссию с набитой деньгами сумкой здесь, где располагался Банк Соединенных Штатов, казалось полным безрассудством.

В глубине души она продолжала верить, что Нью-Йорк порождает только хорошее. Хорошее, правильное и желанное.

Таким был Эллиот.

На нее наткнулся мужчина, Лурлин быстро развернулась и ударила его по ноге тяжелым черным чемоданом. Он споткнулся, и она заметила, что в руках у него ничего нет – похоже, не карманник. А может, не получилось украсть, потому что она его вычислила. Лурлин обожгла его взглядом, и он без извинений, прихрамывая, отправился дальше.

Она крепче сжала сумку с деньгами. Газета по-прежнему торчала между ручками. Никто не сумеет добраться до долларов, не вытащив ее оттуда и не открыв застежку.

Но все равно нужно остерегаться, ведь, Бог свидетель, заботиться о ней некому.

Лурлин пересекла большой открытый зал, поднялась по лестнице и, выйдя на улицу, оказалась на Восьмой авеню с ее шумом, тусклым солнечным светом и автомобильными гудками. Мощеная проезжая часть и запах бензина. Ни одной лошади – еще одно несовпадение с воспоминаниями, как и то, что открылось взгляду.

Здание, настолько высокое, что нельзя увидеть верхушку, не задрав голову. По сторонам снижающийся каскад крыльев с окнами. Ее обошел мужчина и бросил на ходу:

– Глазей сколько хочешь, только не стой на дороге, сестричка.

Лурлин вспыхнула и отступила в сторону. Вот уж действительно деревенщина. Разъезжая столько лет по стране, она старательно училась изображать местную, и вот, пожалуйста, результат: провалилась в городе, где провела самые важные для себя годы. Над золотистыми дверями над тротуаром выступал навес. Большие буквы наверху здания сообщали название отеля – «Нью-Йоркер».

Она перешла улицу, сдерживаясь, чтобы больше ни на что не заглядываться, хотя это далось с трудом. Прогудел проезжавший мимо автомобиль, и Лурлин укрылась за стоявшей у кромки тротуара черной машиной. Юноша-коридорный вынимал из багажника чемоданы, а мужчина постарше подавал руку встававшей с пассажирского сиденья даме.

Лурлин пожалела, что не догадалась почиститься в поезде: из-за въевшейся в пальто дорожной пыли она ощущала себя той самой «белой швалью», какой ее считала мать Эллиота, не понимая, что даже на Юге (особенно на Юге) расслоение общества сильнее, чем кажется на первый взгляд.

Она умудрилась проскочить в дверь, прежде чем ее заметил кто-нибудь из коридорных. Один стоял в противоположной стороне большого мраморного зала, и она поспешила к регистрационной конторке, прежде чем он успел к ней подскочить. При этом мысленно одернула себя, чтобы не засмотреться на свисавшие с золотого потолка люстры и ограждение балкона второго этажа из матового стекла с рисунком.

Мужчина за конторкой при ее появлении и глазом не повел. Возможно, сыграли свою роль шляпка колоколом и пусть даже измявшееся в поезде, но модное пальто.

Стоимость номеров от трех с половиной долларов за сутки, сообщил он и поинтересовался, какая ей нужна комната. Что-нибудь небольшое и удобное, ответила она. Он спросил, как долго мадам намеревается жить в отеле. От этого «мадам» она на некоторое время потеряла дар речи – так к ней еще никто не обращался. Но она уже не сопливая девчонка и, очевидно, такой и не выглядит.

– Пока не знаю, на какое время у вас остановлюсь. По крайней мере, на несколько дней, – ответила она.

В качестве аванса она отдала ему последнюю хрустящую десятидолларовую купюру из кошелька и в обмен получила ключи. Номер, сообщил портье, на одном из «средних этажей» (его слова) с видом на Восьмую авеню. И пообещал, что там будет спокойно.

Все здесь было проникнуто атмосферой покоя, что удивило Лурлин, которая запомнила Нью-Йорк шумным, зловонным, непростым для жизни городом. Она никак не ожидала, что найдет место вроде этого.

К ней подлетел коридорный и предложил отнести в номер багаж. Отказаться значило привлечь к себе внимание.

– Спортивную сумку я понесу сама, – сказала она и поплыла, как ходят светские дамы в лучших отелях Юга. Коридорный потянулся за ней с черным чемоданом.

Пришлось миновать целую армию обслуги: коридорный, лифтер, горничная на этаже – все желали ей доброго дня. Лурлин отвечала, слегка наклоняя голову, и позволила коридорному открыть ее ключом комнату и показать номер: принимающее четыре станции радио, персональную ванную и окна, открывающиеся вверх, отчего (как он утверждал) почти невозможно ничего из них выбросить.

Лурлин чуть не спросила, что значит «почти невозможно» и каким образом они это выяснили, но удержалась. Она дала ему монету в 25 центов – наверное, слишком много, – но ей не терпелось, чтобы он поскорее ушел. Затем сняла шляпку, положила на трюмо и пригладила рукой волосы.

Сняв пальто, повесила его на плотно приставленный к коричневому столу стул, сбросила туфли и выскользнула из платья. Несколько мгновений в голове у нее царил полный сумбур. Опустившись на край кровати, она подумала, что нужно побыстрее принять ванну, но не могла сдвинуться с места.