Александр Варго - Дрейф (сборник)

— Веста, — дрожащим голосом проговорил Павел. — Послушай, Веста… Этот парень… Твой брат?

— Конечно, — безучастно ответила она, даже не обернувшись. — Знаю, моя история получилась банальной. Хотелось сохранить интригу…

Веста покосилась на супруга:

— А та девочка, которая была с ним, — я. Думаю, ты уже и сам догадался. Вероятно, у тебя по ходу моего повествования мог возникнуть вопрос — как им, то есть нам удавалось скрывать свое, скажем так, странное увлечение? Ведь мы не были беспризорниками, у нас были и папа и мама. Ответ очень прост. Во-первых, мы соблюдали предельную осторожность. Дверь всегда закрывалась на двойной замок. А если мы уходили, то прятали наши ноты в яму, которую вырыл мой брат. Сверху мы прикрывали ее всяким хламом. Ну а во-вторых, наши родители не особенно заморачивались по поводу нас с Сережей. Тем более, что отец работал в МИДе и был постоянно в разъездах. А мама не вылезала из больниц — к тому времени у нее обнаружили онкологию. Врачи были бессильны. Когда начиналось обострение, ее снова клали в больницу, потом выписывали, и тогда она начинала беспробудно пить. Так что мы спокойно занимались своими делами в сарае, в то время как мама смотрела фильмы в доме в обнимку с бутылкой. Отец вконец замучался с ней. Однаждый серым ненастным утром она попросту не проснулась. Ну да ладно, я отвлеклась.

— И что… что дальше?

— Дальше? — медленно повторила она. — О… Дальше, Павлик, было много чего интересного. К тому времени Сережу заинтересовала виолончель, и он во многом преуспел, осваивая этот инструмент. Можно сказать, что для моего брата начался новый этап музыкальной карьеры. И… собаки и кошки — это, конечно же, все замечательно. Но со временем Сергей стал раздражительным. Он часто жаловался, что ему не нравилось, как он играл, и что фактически он топчется на одном месте. Но однажды…

Она сдвинула брови, словно окунувшись в воспоминания, и придвинулась к отрытому трюму. Оттуда веяло тяжелым запахом — смесью заплесневелой одежды и протухшей еды.

— Я сейчас, — сказала Веста, начиная спускаться вниз. — С первого раза наружу все не вытащишь. Мне все-таки не двадцать лет. Избыточный вес тоже дает о себе знать.

Глядя на забинтованную голову жены, скрывающуюся в трюме, Павла неожиданно осенила шальная идея:

«А что, если закрыть люк, пока она там, внизу?!»

У него тревожно заколотилось сердце.

Получится ли у него? Люк закрывался на специальный замок, а он связан. Конечно, можно лечь сверху, но эта горилла очень сильна, и вряд ли его тело будет для нее помехой, особенно когда она в ярости. Веста просто вытолкнет люк вместе с ним так же легко, как противень с блинами.

Извиваясь, он принялся толчками подволакивать свое тело ближе к темнеющему зеву трюма. Он не преодолел и полуметра, как наружу, словно чертик из табакерки, показалась голова Весты. Очевидно, она догадалась о намерениях супруга.

— Даже не думай выкинуть какой-нибудь фокус, Павлик, — с усмешкой сказала она. — Будь благоразумным.

Произнеся это, она положила на палубу ручную барабанную лебедку и продолговатую банку с темно-оранжевой маслянистой жидкостью.

— Видишь, сколько у меня добра скопилось, — улыбнулась она, но Павлу хотелось кричать и выть от этой улыбки, которая в лучах гаснущего солнца смахивала на незаживающую рану.

— За… зачем тебе лебедка? — пролепетал он, хотя страшный ответ напрашивался сам собой, он буквально лез в его перекошенное от страха лицо, словно вязкая паутина с налипшими трупиками мух и прочими умерщвленными насекомыми:

«Она подвесит тебя. Как тех бабочек и кошек…»

— Ты скоро узнаешь, — ответила Веста как ни в чем не бывало. — Не перебивай меня, а то я собьюсь. Как я уже сказала, в творчестве Сергея наступил затяжной кризис. Но как-то раз я собирала грибы и совершенно случайно наткнулась в лесу на крошечного мальчика. Как раз за день до этого сообщили, что в наших краях потерялся какой-то ребенок. Он был без сознания, и я отнесла его в дом. Мы привели его в чувство, и он стал звать маму. Я хотела сообщить о ребенке в полицию, но Сергей уговорил меня сделать это на следующий день. Я согласилась. Мы накормили его, и мальчик уснул. Ночью мне не спалось, и когда я вышла наружу, то увидела свет в сарае.

Веста медленно подняла на оцепеневшего Павла свои огромные прозрачные глаза:

— Когда я увидела мальчика в вазе, сначала мне стало плохо. Знаешь, я даже чуть не упала в обморок. Все-таки одно дело — кошка или грязная дворняга, и совсем другое… ребенок. Но Сергей смог меня убедить в необходимости этого поступка.

Помолчав, она тихо добавила:

— Я поняла, что ни одна жизнь не может быть сопоставима с искусством. С настоящим талантом. Люди рождаются и умирают, это закон природы. Понимаешь, мой брат был гением в музыке. И его потрясающие творения будут жить вечно. А эти ноты, с которыми он экспериментировал, — они уникальны. Они, можно сказать, намоленные…

— Ты сошла с ума! — завопил Павел, чувствуя, как его покидают остатки разума. — Это все вранье! Не было этого, признайся, Веста!! Ты просто чокнулась в одиночестве!! Ты все выдумала! И вы никого не убивали!

Она тактично улыбнулась, всем своим видом показывая, что прекрасно понимает состояние мужа и прощает ему бурный вслеск эмоций.

— Погоди немного. Осталось совсем чуть-чуть, — словно оправдываясь, сказала она, в который раз скрывшись в недрах яхты.

— Нет ничего, — забормотал Павел, съежившись, как усыхающий без влаги червь. — Нет. Я сплю. Это все сраный сон.

Он крепко зажмурился, а когда открыл глаза, перед ним стоял небольшой пыльный бочонок из толстого стекла в высоту не более полуметра. Внтури темнело что-то рыхло-бесформенное, вроде земли вперемешку с мусором. Странный сосуд венчала массивная крышка с бугельным зажимом, очевидно, из стали. В центре крышки — кольцо, с которого свисала крупная цепь.

Веста с любовью погладила бочонок:

— Эту ноту Сережа назвал «ДО». Похоже?

Павел ничего не ответил, продолжая тупо таращиться на грязные разводы, покрывающие внутреннюю поверхность сосуда.

Точно так же он безмолвно пялился, когда Веста, смахивая со лба пот и пыхтя, словно паровоз, извлекала наружу остальные «ноты», расставляя полукругом массивные прозрачные бочонки. Когда дошло дело до «ЛЯ», Павел вздрогнул, будто очнувшись от коматоза, — внутри сосуда лежали останки человека. Из скрюченного, как эмбрион, истлевшего тела беспорядочно торчали грязно-бежевые ребра и кости, покрытый плесневелыми клочьями волос череп слепо скалился щербатой ухмылкой — некоторые зубы отсутствовали.

— Это «ЛЯ». И самый самый свежий — это «СИ», — удовлетворенно хрюкнула Веста. — Он был заготовлен за несколько недель до нашего знакомства. Сейчас я покажу тебе его. Правда, он не только самый свежий, но и самый тяжелый. Поэтому мне придется вытягивать его на тросе.