Тим Каррэн - Шесть футов земли истлевшей

Я тебе уже говорил, что это издание бесценно.

Оно содержит многочисленные рукописные записи, начиная от Кепплера и заканчивая Фон Шредером. Сейчас их больше нигде нельзя найти, как и некоторые сохранившиеся в "Компендиум" письма XVII века времён гонения ведьм.

Прежде чем продолжишь читать это письмо, просмотри ксерокопию.

Это очень важно..."

Я не знал, что думать, и что делать.

То существо в доме Крофта не было Крофтом.

В этом я был уверен.

Это было нечто высохшее, морщинистое, притворявшееся Крофтом, а вот это письмо... В нём я чувствовал личность своего старого друга.

В нём был тот Крофт, которого я знал.

Я не мог должным образом описать, что же скрывалось под маской Крофта в том жутком доме.

Но я сделал то, о чём просил меня Крофт: достал из конверта ксерокопии страниц, исписанных убористым, мелким почерком на древнегерманском.

Я расшифровывал записи дольше, чем ожидал, но не столько из-за устаревшего языка, сколько из-за почерка: буквы сливались одна с другой, лист покрывали кляксы, словно автор писал письмо в спешке или под воздействием стресса.

Вот расшифровка:

"Моя дорогая Мадлен.

Я прошу прощения за спешность и за длительный промежуток времени, прошедший с моего последнего письма, но ты ведь знаешь: работа, которую я выполняю, угодна Богу и требует от меня большой концентрации сил и верности.

Точнее, требовала.

Ибо я больше не считаю себя странствующим солдатом-охотником на ведьм, благословлённым самим епископом.

Я больше не стану маршировать и подчиняться приказам Гундрена, этого печально известного вюрцбургского монстра.

Я сбежал, и теперь за мной охотятся мои же бывшие единомышленники, обвиняя в колдовстве, как и я некогда обвинял других в порывах бредовой духовной непорочности.

Да поможет мне Бог, и ныне и присно, и во веки веков!

Я тебе уже много раз говорил, что мы с единомышленниками выполняли богоугодные, правильные дела.

Это же я повторял и себе, раз за разом, ибо как ещё я смог бы совершать те зверства, которые мне приказывали совершать?

Многие высказывались против нашей работы по истреблению ведьмовских сект.

В нашей семье ты противилась этому сильнее остальных, поэтому именно тебе, моя милая сестра, я и отправляю это письмо.

В некоторой степени ты была права.

Даже я бы сказал, в большей степени.

Здесь и сейчас я обнажаю пред тобой душу свою.

Мои грехи тяжки и многочисленны.

Как мне рассказать о тех зверствах, коим я стал свидетелем? Они были совершены добровольно, и да простит меня Бог, но я считал, что совершал всё во имя Его.

Как рассказать обо всех погибших невинных? А они были невинным, в этом у меня сейчас нет сомнений.

Мужчины, женщины, дети.

Я видел, как детей трёх-четырёх лет вели на костёр. Какую выгоду можно извлечь из убийства сих агнцев божьих?!

Но близится судный день, и все мы ощутим гнев Его и Его карающую длань.

А моё время уже убегает.

Вот моё признание в том, что я сделал, что видел, и кого судил ошибочно.

Должен признать, что мрачную деятельность ведьмовского суда остановила именно протестантская армия короля Густава, и если бы шведы не захватили наши города и провинцию, охота на ведьм бушевала бы бесконтрольно.

Сейчас я расскажу о наших методах. Они безупречны.

Не сомневаюсь, сестра моя, что тебе известны наши инструменты для выбивания признания: тиски для пальцев, "испанские сапожки", дыбы, жаровни, клинья...

Мы легко рубили руки предполагаемым еретикам и разрывали калёными крюками груди девушек и женщин.

Колесование, подвешенная к потолку клетка, виселица, "испанские башмачки", "ведьмино кресло" - вот наши самые мерзкие инструменты.

В минуту тяжёлой меланхолии признаюсь тебе, что я принимал участие в массовых сожжениях в Вюрцбурге и Бамберге.

Скольких мы поджарили на костре и в печах? Я даже не могу сосчитать.

Целые деревни были уничтожены и сейчас опустели, а в других, где раньше были сотни жителей, осталось по пять-семь человек.

Вот она - суть истерии с охотой на ведьм, сестра моя.

И те, кого мы притаскивали в тюрьму, должны были либо сами признаться в колдовстве, либо сделать это под пытками.

Таков приказ Епископа Дорнхайма, и все охотники на ведьм следуют ему.

А если проявить к заключённым сочувствие, то тебя осудят за пособничество.

Поэтому пойми, прошу тебя, пойми хорошенько, что все ужасы и мерзости, о которых ты слышала, не лишены оснований.

А ты помнишь рассказы дяди Конрада о зверствах в Силезии?

Как он стал свидетелем того, что за крепостными стенами Шлюсберга были вкопаны сотни столбов, и на каждом из них качался труп сожжённой или зарубленной ведьмы?

Истерия с охотой на ведьм - это зараза, чума невежества, которая должна быть искоренена, хотя пока я не вижу для этого ни единого способа.

За исключением нескольких редких случаях не существует никаких доказательств дьявольщины и колдовства.

Но поскольку время моё уходит, ровно как и свобода с жизнью, и я боюсь, что больше никогда не увижу тебя, я чувствую, что должен рассказать тебе об одном редком, невообразимом и до крайности жутком случае.

Надеюсь, ты мне поверишь.

Две недели назад отряд из шестнадцати человек под предводительством комиссара по охоте на ведьм Гундрена Вюрцбургского напал на деревеньку Кобольддамм, о которой ходили ужасные, внушающие серьёзное беспокойство слухи.

Поселение находилось глубоко в лесу, среди древних холмов и курганов, которые, если верить местным легендам, некогда населяли тролли и эльфы.

Дома в деревне стояли кучно, и мимо них пролегали лишь вытоптанные тропинки и редкие дорожки, вымощенные битым камнем.

Дома были наполовину сделаны из дерева, наполовину - из соломы; чудно вытянутые вверх, их скрывали от посторонних глаз зловонные, сырые туманы.

Кобольддамм был тихим, скрытым местом, от которого развивалась клаустрофобия, и не отпускало предчувствие чего-то ужасного.

Над деревушкой витала необъяснимая аура гнили и вырождения, и при первом взгляде на неё мне показалась, что деревня заброшена.

Покосившиеся дома, покорёженные двери, провисшие крыши...

Даже воздух там казался испорченным, гнилостным, заразным, как в поражённых чумой поселениях.

Этот запах висел между домами на узких улочках, словно деревенька гнила изнутри.

Уверен, что все мы без исключения ощущали эти миазмы зла, властвующего над хутором.