Тим Каррэн - Шесть футов земли истлевшей

То, о чём я тебе рассказываю, безбожно и гнусно, и я никогда бы не признался в этом, если бы моё время не подходило к концу.

Я не могу притворяться, что понимаю дьявольскую механику этих кошмаров.

Но судя по тому, что все "отпочкования" выглядели похожими на Вердена, я могу предположить, что это именно его семя росло и размножалось на этих несчастных людях, как сорняк бесконтрольно рассеивается на плодородных полях.

Думаю, так оно и есть.

Я уверен, что те существа, слепленные из многих тел, должны были разделиться на нескольких, когда придёт их час.

А дальше...

Господь милосердный, ты хоть представляешь, как скоро эта чума плоти и духа людского могла распространиться от одной деревни к другой, как отвратительная зараза?!

Я признаюсь тебе, что тогда мы предали всех этих проклятых гибридов огню. И правильно сделали.

Как они кричали и бесновались!

И женщина, которую вытащили из погреба. На ней росли трое её детей: безглазые, уродливые, извивающиеся тела; они напоминали недоразвитый плод, пытавшийся самостоятельно выкарабкаться из матки.

И мужчина, который разделился на двух прямо на наших глазах; его половинки вначале ещё соединялись кровавыми тяжами, напоминавшими резину, а затем полностью разделились, растянулись... У одного из образовавшихся созданий челюсть оттянулась почти на метр до самого пояса.

Господи, как же это существо сопротивлялось! Как оно пыталось сначала разделиться, а затем вновь склеиться, пока огонь глодал его плоть!

Вот так, сестра моя. Мы спалили всех в той проклятой деревеньке. Это была тяжёлая работа. В конце концов, мы насчитали тридцать три тела... Хотя некоторых было довольно сложно считать, ведь они состояли не из одного, а из трёх-четырёх человек.

В скором времени мы сожгли дотла и всё поселение, и даже низину вокруг.

Несчастные всадники следовали за нами и посыпали выжженную землю солью.

Но основной нашей заботой, по мнению Гундрена, был Алардус Верден.

Да, мы поймали его, и он яростно боролся.

Делился сначала надвое, затем натрое, но в итоге мы сломили его сопротивление залпом мушкетов и горящих стрел.

Мы связали его, как свинью, и потащили на другую сторону гибельных холмов, пока солдаты сжигали деревню.

Гундрен сказал, что позже мы вернёмся с порохом и запалами и сровняем с землёй эти проклятые холмы, чтобы и памяти о них не осталось.

Но что-то я отвлёкся.

Мы притащили Вердена на выбранную нами для костра поляну и привязали его к стволу засохшего тиса.

Он извергал проклятия и богохульства на языках, большинство из которых мы даже не знали.

Ни один порядочный человек не должен слышать такие речи.

У меня до сих пор в ушах стоит уверенный голос Гундрена и слова, которые я теперь начинаю презирать.

- Признай свой грех ведьмовства, Алардус Верден. Свой и своих родичей! Этого нечестивого и дьявольского шлюшьего семени! Признайся перед ликом Господа нашего, иначе мы заставим тебя есть святую соль и пить святую воду. Кто научил тебя, Верден, сему проклятому искусству колдовства, и откуда он пришёл? Признайся, колдун, признайся!

Но Верден лишь хихикал, как злобная сумасшедшая старая ведьма.

И был обезглавлен.

Этим всё и должно было закончиться, но...

Его голова продолжала жить, как и обезглавленное туловище!

Тогда мы сложили вокруг него поленья и предали огню и вечным мукам.

Хотя должен признаться и тебе, сестра моя, и Богу на небесах, что Верден не сгорел так, как сгорел бы я, или ты, или любой другой!

Мы сожгли его до чёрного пепла, но и после этого я не мог сказать, что к нему пришла смерть.

Терзаемый пламенем, обгорелый труп Вердена продолжал двигаться и продолжать жить.

Не решившись оставить это дьявольское отродье, мы отвязали его от столба, скрутили труп верёвками, накрыли брезентом и забросили в повозку.

Мы привезли его останки в Вюрцбургскую Башню, где много дней спустя он, наконец, был умерщвлён.

По решению епископа Дорнхайма останки скелета Алардуса Вердена были помещены в крепкий гроб, крышка была забита сотней гвоздей, а сам гроб обмотан многометровой цепью.

На этом моё знание вопроса заканчивается, моя дорогая Мадлен. Эта история оставляет меня с трясущимися руками и седыми волосами, хотя мне ещё только тридцать один год.

Как раз перед тем, как я покинул Гундрена и самого Епископа Дорнхайма, я слышал, что гроб исчез.

Каким образом? Понятия не имею.

На этом моя исповедь окончена.

То, что мы сделали в Кобольддамме, было нашей работой, и длань Господня указывала нам путь.

Я знаю это.

Но именно этот пример - пламя, которое зажжёт земли, как ничто прежде, и принесёт сотни смертей невинных жертв.

Я не отрицаю, что существует в этом мире и истинное зло! Но оно - такая редкость...

Однако, если эта редкость попадёт в руки такого монстра, как Гундрен, то даст ему повод и оправдание для бессмысленных убийств и разбоя.

Всё, моя милая сестра, моя дорогая Мадлен. Больше я не скажу ни слова.

Прости своего брата, но не жалей его: он сделал то, что сделал, будучи в здравом уме.

Храни Господа нашего в сердце своём, и пусть он защитит тебя от зла. Но помни, милая моя: в эти тёмные времена такое зло, как Верден, встречается очень и очень редко, а вот зло, подобное Гундрену, напротив, становится слишком распространённым.

Прощай, моя дорогая сестра.

Искренне любящий тебя брат,

Гензель Зондерхайм".

Немного озадаченный, я отложил в сторону копии старого письма, на мгновения погрузившись в эпоху четырёхсотлетней давности.

Все эти невинные жертвы.

Но не все из них были невиновны, если верить только что прочитанному мной письму.

Я не сомневался, что письмо было древним, но было ли сказанное в нём правдой?

Даже при воспоминании о Крофте - или о том, кем он стал - я продолжал сомневаться.

Всё было настолько неправдоподобным.

Но в глубине сердца, признаю, я уже поверил написанному.

Предполагаемые события в Кобольддамме говорили о человеческих существах, делящихся, как клетки; о людях, сросшихся вместе, словно в какой-то извращенной стадии бинарного деления.

И разве не об этом же подумал я сам, когда увидел останки Вердена?

О том, что скелет колдуна выглядит так, словно начал почковаться во время сожжения?

Конечно, тогда шёл дождь, по земле стелился туман, свет фонаря был тусклым, а я устал от тяжёлого физического труда... Но тот скелет не был обычным.

Я вспомнил, о чём тогда подумал: костяк Вердена выглядел так, будто два скелета решили слиться воедино, либо один скелет решил расщепиться надвое.