Денис Филонов - Жалкие создания

– Элифас... Элифас... Элифа... – он резко прервал свою дневную молитву тайному господину, словно, наконец, понял, что в комнате не один.

В этот момент мне как-то стало нехорошо, в груди появилось неприятное ощущение груза. Наверное, лучше уйти... но было уже поздно. Он поднялся со стула, повернулся ко мне. Одет в какие-то рубища, опутанные старой паутиной. Это был старик, примерно выше меня на голову. Своим видом слабости он не показывал, скорее наоборот, вблизи него я ощущал силу, которую было не дано постичь ни одному смертному. Греческий профиль. Благородные черты лица омрачал каменный взгляд, выражавший мудрость и вековую усталость; от него у меня бледнела кожа, и кровь стыла в жилах; он словно знал о тебе даже больше, чем ты способен был заглянуть в глубинную суть себя самого. Густую, ухоженную бороду и лохматые волосы покрывало сединой. Он продолжал буравить меня сверкающими темными глазами, и тогда я, к собственному удивлению, осмелился нарушить тишину.

– Что означает это слово? – спросил я.

– Элифас, – сказал он задумчиво и его низкий, густой, угрюмый голос повторился в комнате, как пещерное эхо. – Это мое имя.

– Зачем ты его повторяешь?

– Чтобы не забыть.

Враждебности Элифас не проявлял, думаю, по сути он был безобиден. Хотя за то время, что я просуществовал, я лично убедился, как порой обманчиво бывает первое мнение.

– Это твой голос я слышал, еще когда был ребенком.

– Да, Дилан.

Я удивился.

– Ты знаешь меня?

– Уже несколько лет подряд я наблюдаю за тобой и твоими делами.

Почему-то эта фраза ввела меня в глубочайшее смущение. Охватил жуткий стыд. Но его слова не звучали осуждающе.

– Кто ты?

– Я старейший призрак этого святилища.

– Святилища? – Я не сдержал усмешки и огляделся. – Это ты называешь святилищем? Разве это не проклятое место?

Элифас вздохнул.

– И так его тоже называли... в свое время, – добавил он.

Кажется, его подозрительность сменилась привычным равнодушием. Он вернулся к своему месту и вновь погрузился в размышления. Ненадолго, ибо я снова прервал его, чтобы задать очередной волнующий меня вопрос. За то время, что я пробыл в этом доме, мне еще ни разу не доводилось встречаться с призраком, тем более, лицом к лицу, и сейчас мне было очень любопытно.

– Расскажи мне, пожалуйста, как ты стал таким?

С минуту он сидел молча, уставившись на стену, словно никого перед собой не видел, а затем вдруг заговорил:

– Это было так давно, что моя ветвь на древе жизни уже засохла, и я не помню ее содержание.

– Ты жил здесь раньше, когда еще был человеком, да? Скажи мне... что это за место?

– Для кого-то это могила, а кто-то ищет здесь спасения... Такие, как твой друг.

– А по-твоему, что это?

– Ты знаешь, что гусеница перед тем, как стать бабочкой, претерпевает ужасающую трансформацию. Какое-то время она находится в коконе, в котором мучается и борется за свою жизнь, – объяснял Элифас; он сложил пальцы в замок. – Но потом, спустя некоторое время, на свет появляется удивительно прекрасное создание... птицекрыл, – Элифас раскрыл замок, как будто выпуская из рук на свободу маленькое чудо, его глаза внимательно проследили по воздуху за невидимым движением, а потом взгляд переместился на меня. – Этот дом и есть кокон. Он заслуженно удерживает нас здесь, как монстров, которым свет при жизни не указывал дорогу, но и после жизни нам его уже не обрести. И нет никакой борьбы, мы навечно заперты в этой темнице – все, кто когда-либо умер здесь...

В комнату вошел Тайлер, и Элифас изменился в лице. Как будто он был чем-то рассержен.

– Что ты сделал? – обратился он к Тайлеру.

– Я отрезал крылья ангелу и сделал его демоном, – отвечал тот. – Нам пора, Дилан. Время настало. – Тайлер мне улыбнулся, как бы лукаво подмигивая. Время настало. Снова.

22

«Это место и то, что в нем происходит – это настоящие чудеса... дьявольские. К сожалению, в нашем мире злые чудеса тоже имеют место быть. В Мертвом доме я видел много ужасающих чудес, способных повергнуть в длительный шок и оцепенение любого здравомыслящего человека... так много чудес... библейский Бог столько не творил... Я видел, как энергия покидала несчастные тела, как она выходила из них; как яркий свет – такой теплый и пронзительный – струился из кучи мяса и костей некогда живого человека и его поглощала холодная тьма, набрасываясь на него, как изголодавшаяся гиена кидается на кость; видел как тьма забирала души для своих зловещих целей, оставляя лишь пустую оболочку, которая шла, как удобрение для ветхого здания... Это было настолько ужасно, как будто я был свидетелем падения человечества...

Раньше я писал рассказы, эта привычка сохранилась за мной и по сей день, только теперь я веду дневник. Когда-нибудь его прочтут и не смогут понять. Для них вся эта тарабарщина будет не более чем бреднями сумасшедшего, больше ничего. Но я к тому времени уже перестану существовать, так что какая теперь разница?

Этот дом, сводящий с ума своим неутолимым буйством, сеял в мозгу ядовитые ростки идеи чудовищной и кровожадной, искушающей разум дичайшими мыслями... те умопомрачительные вещи, которые в нем творились, в которых Я принимал участие; одержимый амоком*, разделывал телесные сосуды с рвением достойным истинного берсеркера, потрошил и вытряхивал из трупов сгустки и жиры, которые потом намазывал на стены жилища, как будто возделывал и укреплял древний фундамент этого храма, построенного на вульгарных языческих традициях и гнусных законах. И голоса, умеющие только плакать и молиться, просили меня не делать этого. В какой-то момент меня одолевал какой-то сверхъестественный, парализующий страх (кровь застывала в жилах, волосы вставали дыбом) и бил лихорадочный озноб, как будто я, следуя подземной лестницей уводящей в глубь темной, инфернальной бездны, достигал уже новой ступени, за которую наивно полагал дальше я не осмелюсь ступить. Но продолжал, в порыве горячечного бреда и иллюзорных фантасмагорий, видеть реальность во снах, в которых пробуждаясь не получал спасительного спокойствия, а напротив – я впадал в еще больший ужас, дыхание зловонной смерти, подобно прикосновению призрака, так нежно скользило по моей шее и ощущалось на затылке, что останавливалось сердце и заставляло содрогаться все тело, словно в приступе какой-то малярии. Здесь собиралась и хранилась моя коллекция шизофренических кошмаров... это был мой личный паноптикум**...»

– Дилан! Дилан, твою мать, где ты ходишь!?

«... Мне нужно идти, Тайлер зовет меня. Сегодня мы снова совершим это... Если бы ты знал, дорогой дневник, как я скучаю по своим родным... но им лучше быть на расстоянии от меня, потому что от прежнего Дилана, возможно, что-то и осталось, но оно глубоко-глубоко прячется в тайнике души, чтобы Дом не обнаружил и не изничтожил последние остатки святого, заповедного света, которым он так любит питаться...»