Денис Филонов - Жалкие создания

– Я не звонил тебе... – попробовал возразить я, но не успел.

Рука резко метнулась вперед (так змея атакует свою жертву) и остриё, рассекая воздух, глубоко вошло в мягкую шею Ники. Его красивые глаза широко расширились, детский ротик приоткрылся и из него потекла кровь. Из шеи тоже брызнула горячая кровь и попала мне на лицо; на губы, а язык мгновенно поспешил слизать содержимое с них. Я почувствовал немного соленый, сладковатый привкус и в горле застрял гигантский ком. Что-то поднималось из груди, как будто внутренности взбунтовались и норовили высвободиться наружу.

Ники попятился. Яростно захрипел, схватившись за горло. Он собирался вытащить нож.

– Нет!!! – пронзительно закричал я, понимая к чему это приведет, и попробовал его остановить. С чавкающим звуком идеально заточенное лезвие вышло из шеи, обнажая рану, и в воздух фонтаном страшно хлынула алая кровь, заливая все вокруг. Нож задел артерию. Ники беспомощно свалился на колени и надсадно засипел. Лихорадочно пытался вдохнуть воздух, но тщетно. Он умирал и я ничего не мог с этим поделать, ошеломленный происходящим перед глазами... Ну нет! По телу прокатилась волна гнева.

Я бросился к нему и приложил к пораженному месту платок.

– Держи! Слышишь, держи крепко! – скомандовал я твердым голосом. – Зажми здесь пальцами и не отпускай!

Ники дрожал, как осиновый лист и захлебывался стремительно подступающей кровью. Он делал все, что я ему говорил, скорее на автомате, нежели руководствуясь разумом; у него был болевой шок. – Я должен вызвать помощь! Дыши медленно, все будет хорошо! Ники, все будет хорошо, я сейчас вызову помощь, только не отрубайся!...

Я не хотел оставлять его одного, тем более в таком состоянии, но иначе он бы попросту истек кровью, которая хлестала из него, как из пробоины на корабле. Я бросился к парадной двери. Схватился за ручку и толкнул, но дверь не поддалась. Как будто кто-то подпер снаружи балкой.

– Нет! Нет, черт возьми! Нет! Давай же, открывайся!

Я приложил все усилия и навалился на дверь. Таранил плечом так, что чуть не вывихнул его, но ничто не помогало. Мы словно оказались в ловушке. Время утекало – на самом деле его не осталось. Я вернулся в гостиную и увидел Ники, лежащим на полу и дергающимся, словно в приступе. Вокруг него образовалась большущая темная лужа. Он тихо хрипел, корчился и кашлял, однако продолжал сопротивляться, намертво вцепившись бледными, запачканными кровью, пальцами в шею, словно душил себя. Я подавлено присел рядом с ним в лужу и мягко опустил ладонь ему на лоб.

– Прости меня, Ники, – с трудом я выговорил эти слова. Они прозвучали так отдаленно, словно говорил их кто-то на приличном расстоянии от нас. Слезы, капающие из глаз, не могли смыть ту боль, от которой меня трясло и буквально выворачивало наизнанку. Сердце сжалось, как будто под прессом; холод сковал его. И червь довольный принялся за трапезу.

Я начал осторожно гладить светлые волосы Ники, чтобы успокоить его. Умирать всегда страшно, но, если еще и в одиночестве, когда последнее, что ты видишь перед собой – это немые, серые вещи, и чувствуешь дикий ужас от непринятия этой кошмарной действительности (ты не в состоянии осознать этого), – когда холодеет кожа и остывает кровь, ты уходишь, задумываясь лишь об одном: что уготовано для тебя там? Для каждого свое – это еще одна фраза, непрестанно звучащая из уст Тайлера, как гимн реальности и гимн загробной вечности. Для каждого свое. Для каждого свое... Хотя бы последние секунды Ники будет видеть знакомую, родную фигуру – своего друга... предавшего его и подло забравшего у него самое ценное, что принадлежало по праву только ему – я забрал у него священную жизнь. Проклятый и бесчестный могильный вор. Это не моя вина! Я не хотел убивать его. Кто-то внутри насильно заставил меня совершить это бесчеловечное преступление.

– Прости меня, Ники. Пожалуйста, прости меня... прости меня...

«Добро пожаловать в пятый круг ада»

Его тело перестало биться и теперь лежало абсолютно неподвижным. И я, задыхаясь от слез и сожаления, слушал в голове одну и ту же фразу, словно тот голос, что твердил мне ее, пытался вдолбить за основу какую-то очевидную истину, но имеющую важное значение.

После этого я, наконец, понял, кто я есть, и больше к этому не возвращался.

Акт третий

20

Гниющие трупы, растерзанные и разорванные в клочья, как будто они попали под пушечный обстрел, усеивали собой всю землю так, что нельзя было ее даже разглядеть. Словно еще пару минут назад здесь гремела какая-то жесточайшая кровавая бойня, в которой выжить не удалось никому. Воздух, застывший траурным молчанием, излучал острую боль. Зеленоватый туман легкой дымкой кружился над серой, вонявшей смрадом, массой, обволакивая ее. На ближайший утес с карканьем слетались голодные стервятники – и как прокаженный, заглатывая слюни, с вожделением смотрит на изящные блюда, украшающие пестрые витрины ресторана, – они устремляли хищные взоры вниз, при этом жадно клацая клювами. Картина столь мрачная и печальная поразила меня до самого основания души, открывая в ней неизведанное доселе чувство всеобщей обреченности. Мы созданы, чтобы убивать и быть убитыми...

На уроке истории преподаватель показывал нам фотографии, где были изображены бесчисленные горы убитых узников концентрационных лагерей – Дахао, Освенцима и Собибора... почему-то именно сейчас, глядя на это чудовищное полотно, именуемое праздником смерти, у меня возникла эта ассоциация. Пейзаж мертвого моря, от которого поневоле сжималось в груди сердце, простирался на невиданные дали. В нем я сумел различить свое собственное тело. В этой кошмарной бесформенной каше из ошметков плоти и крови, чьих-то кишков, оторванных кривых конечностей, тысяч и миллионов трупов я узнал бледное лицо, слегка засыпанное черной земле – это было мое лицо... и я проснулся.

«Дурной сон, это всего лишь дурной сон! – успокаивал я себя, как обезумевший вскакивая посреди ночи с кровати. – Все в порядке, я уже проснулся! Это всего лишь сон... это всего лишь сон...».

Много воды с тех пор утекло. Только кошмары остались, от которых мне не избавиться.

Прошло пару лет, как я закончил школу – довольно с неплохим результатом, – а потом, став птицей свободной и независимой, упаковал вещи и съехал с родительского гнездышка. Угадайте с трех раз в какое место?

Моим постоянным жильем теперь стал дом номер тринадцать, благосклонно приютивший меня, ибо больше мне было некуда пойти.

Я жил в спартанских условиях (приходилось привыкать), имел только необходимые вещи для выживания. Работал на одном складе упаковщиком товаров – всякой мелкой и большой бытовой техники. Готовил к погрузке. Работа не пыльная и, должен сказать, приносила стабильный доход. Знаю, знаю – на подобного рода работенку обычно устраиваются преступники, кто вышел из тюрьмы отбыв положенный срок и как-то пытается наладить свою жалкую жизнь или психи, чьи мозги удалось вставить на место, и их, как примерных пациентов какой-нибудь провинциальной больнички, выпустили в мир, который наверняка снова сведет их с ума и заставит вернуться обратно в родную палату. Но у меня особо вариантов не было. Поступить в Чикагский университет, выучиться на какого-нибудь клерка и ежедневно просиживать в офисе до позднего вечера, проклиная свое ничтожное существование. Я не преследовал такой цели. Также, как меня не интересовали деньги или успешное продвижение по карьерной лестнице. Эти ценности устарели. Я не был рабом системы и от нее не зависел. Все, что мне требовалось, всегда было под рукой; все в чем я нуждался находилось в Мертвом доме, куда я заманивал глупых и беспечных – и там жестоко и беспощадно убивал их. Убивал, потому что мне это нравилось. Потому что я так хотел и не мог противиться своему желанию, возобладавшему над разумом. Мне доставляло удовольствие разрубать части тела, прислушиваясь к звукам ломающихся костей и крикам, доходящим порой до Джомолунгмовых высот. Их рыдания не разжалобили меня ни в коим разе. Состояние, до которого я низводил своих подопытных жертв, вызывало экстаз. И я с упоением всаживал топор (или тесак) в очередной череп какой-нибудь развязной потаскухи. Кровь и слезы, слезы и кровь – эти два ингредиента лились из них реками, соединяясь вместе, как Тигр и Евфрат, образуя новую формулу жизни. Это спасало меня, а они получали то, что заслуживали и служили великому делу...