Григорий Гончаров - Бункер 'BS-800'/ der Fluch des Reichs.

Я проснулся в темноте. Вокруг было темно, голова болела, и неприятный ком, застрявший в горле, тут же дал о себе знать. Стало тяжело дышать. Через какое-то время память потихоньку начала возвращаться ко мне, и я вспомнил про Машу. С трудом удалось вспомнить то, что было после выпитого первого стакана. Лицо Фрица было словно искажено — будто бы я смотрел на него сквозь мутное, покрытое слоем пыли, кривое стекло стопки. Он рассказывал, что его девушку, с которой он жил много лет, тоже убили, так же. Ножом, в подъезде. Убили из-за его тёмных дел. Его дела помогли ему найти новых друзей, но где есть друзья — там всегда будет противовес — враги. Враги Фрица были жестоки, они искали его, чтобы выведать, кому он продал ствол, из которого завалили блатного, чтоб узнать, каким образом и кто собственно убил. Убил того блатного сам Фриц. Никто не знал, тогда, что Фриц сам подрабатывает, подписываясь под любыми заказами на убийства. Позже, он стал умнее, и больше никогда и никого не валил из трофейных стволов. Лучше продать два «ТТ», и купить один «чистый» «ПМ».

«Макаров» в девяностых был популярным оружием, при выполнении разовых «заказов», как вспомогательное оружие, или как основное, — когда убийца мог подойти вплотную к будущей жертве, без лишних свидетелей. В частности «Макар» был излюбленным оружием для «подъездных убийств». Плюсы этого оружия, известны всем: небольшой — а значит можно носить скрытно, комфортно себя чувствуя, например, при беге; патроны «9×18» можно было купить у, практически любого милиционера, либо у военного — в неразберихе 90-х никто их не считал, а оружейные склады были ими завалены. Сам по себе патрон был неэффективен при стрельбе на дальней дистанции, а для стрельбы с близи — в самый раз. При выборе оружия так же подкупала легендарная надёжность «Макарыча», проверенная временем, позаимствованная у немца «Walther-PP».

А я молча сидел, и безразлично слушал его, мои мысли были заняты другим вопросом, совершенно другим. Бориса в кабинете уже не было, на мой вопрос, заданный непослушным языком, Фриц ответил, что Левинц отдыхает в гостевой комнате. Мы долго пили, Фриц много курил, сквозь клубы сизого дыма я видел, что по его щекам текут слёзы. Он действительно любил ту девушку, и может быть, именно эта потеря сделала его таким жестоким, обозлив его на всё человечество. При разговоре он часто называл свою погибшую девушку «тёлка» — видимо, за пренебрежением он пытался спрятать проступающие чувства, которые он долгое время держал взаперти в своей душе. Он что-то доказывал мне, сидя на краю стола, размахивал руками, в одной из которых он сжимал пустой стакан. Слова его словно бы проходили сквозь меня, не задерживаясь в сознании, которое сейчас было похоже на дырявое сито. Лишь отголоски чувств и боли этого человека передавались мне электрическими разрядами, которые безжалостными импульсами били точно в сердце. Боль отступила, на её место пришла пустота — которая оказалась сильнее боли, больнее боли. Пустоту не удавалось снять ни откровенными разговорами, ни крепким спиртным, Фриц сказал, что уже давно живёт с этой пустотой в душе, что это совсем не страшно, и к ней быстро привыкаешь, страшно становится лишь тогда, когда остаёшься один. Тогда ему хотелось кричать, хотелось разорвать эту пустоту, но ни крик, ни что-либо другое не в силах были её приглушить. Фриц жил с этим, и теперь с этим предстояло жить и мне. Помутнело в глазах, веки налились свинцом, мышцы ослабли, и я провалился в сон, словно в бездну. Затем я и очутился здесь, в этой тёмной и незнакомой комнате. Наверное, меня приволокли сюда солдаты, которые охраняют Фрица.

Я встал, начал ощупывать стены тёмной комнаты. Мена бросало из стороны в сторону, и при очередном толчке меня сильно стукнуло что-то твёрдое, в плечо. На ощупь я определил, что лежу на полу. С усилием поднялся, и продолжил искать выключатель. Шорох моих ладоней о рифлёную поверхность обоев мне казался громким. Стены были холодны, и сквозь плотную бумагу этот холод проникал в меня. Локтем я упёрся в какой-то предмет, и тут же этот предмет, по видимому ваза или кувшин, с грохотом свалился на пол. Комната наполнилась громким звуком вдребезги разлетающегося стекла. Я продолжил поиск. Под ногами неприятно захрустели стёкла. Наконец я нашёл выпирающую из стены кнопку выключателя. Нажал на неё — ничего, лишь сухой щелчок, прозвучавший в акустике пустой комнаты так, словно пистолет с опустевшим магазином вхолостую щёлкнувший бойком. Я начал обшаривать шершавые обои дальше, и нашёл дверь, на которой нащупал ручку. Дёрнул — дверь открылась, передо мной был коридор, освещённый тусклым жёлтым светом. Откуда-то появился солдат — с красной повязкой на плече и пистолетом в руке.

— Господин полковник приказал вас проводить в комнату для гостей, вы можете там подождать утра и его пробуждения. Там есть еда, вода, спиртное и сигареты! — тактично отрапортовал солдат.

— Валяй! — безразлично сказал я.

Мы молча шли по тускло освещённым пламенем свечей коридорам. Зашли в большую комнату с кожаными диванами, камином и заставленным разноцветными бутылками барным шкафом, солдат — парень лет двадцати, начал мне показывать, где что хранится. Он сказал, что является дежурным по штабу, и в его обязанности входит присмотр за гостями.

— А где Борис? — спросил я.

— Он в той же комнате, где спали вы. Он очень долго сидел в этой гостевой, прилично выпил, пока ждал окончания вашего, с товарищем полковником, разговора. Тащить его пришлось солдатам, как впрочем, и вас.

— Давай на «ты» — я не такой уж и старый! — сказал я.

Мы с ним как-то незаметно разговорились, он рассказал, что два года назад дезертировал из военной части, и в данный момент, как удалось выяснить местному хакеру, числится без вести пропавшим.

— А чего сбежал? — спросил я.

Его проблемы, такие простые, наивные и далёкие, отвлекали меня от мыслей о Маше.

— Да дедовщина там была жёсткая — пидорская. Петухом меня хотели сделать! — просто ответил он.

— Дела! — удивился я. — Раньше такого в армии не было. Пидоров в прежней армии чмырили. А теперь что, они свои порядки в армии устанавливать стали?

— Выходит, так; — согласился парень.

— А офицеры куда смотрят?

— Им пофиг, главное чтоб синяков ни на ком не было. Там вообще беспредел творился, а офицеры, они словно в другом мире живут — им до простых солдат дела не было. «Старики» развели на словах одного парня, заставив его дрочить им, через пакет, мол, «через пакет не западло!» Кого-то разводили на словах, кого-то заставляли силой. Некоторым давали «на клыка», некоторых ебли в жопу, как тёлок. За каждым «стариком» числился смазливый солдат — он был что-то на вроде «жены», и имя они ему давали женское. Таких солдат остальным запрещалось трогать, «озадачивать», «напрягать», обзывать, да и вообще, смотреть в их сторону было нельзя.