Григорий Гончаров - Бункер 'BS-800'/ der Fluch des Reichs.

Ещё Серый рассказал, что Фриц простил мне с Борисом долг, и мы теперь считаемся гостями, которые могут в любой момент, беспрепятственно, покинуть город — хоть сейчас! Мы выпили по второму стакану, Серёга опьянел, — наверно после бессонной ночи, — и начал говорить то, что возможно говорить не следовало. Он рассказал, что боеприпасы и оружие Фриц закупает у военных и за границей; в основном у всех опытных бойцов небольшой армии полковника Фирицинова новое, отечественное оружие, но так же есть и импортное — которое, в свою очередь, не пользуется у местных вояк особым авторитетом. Так же Серёга рассказал, по секрету, что Фирицинову принадлежит Археологическое общество, одно из самых крупных. Фриц, хоть и очень богат, по прежнему верен своему пристрастию к поисковому делу.

«Фирицинов… вот значит как! Оказывается, у Фрица есть фамилия! Значит, погремуху он всё-таки получил от сокращения своей фамилии» — вязкие мысли в моей опьянённой голове переплелись в бесформенный клубок. Серёга убежал, вернув мне мой, конфискованный при входе в штаб пистолет. Я вытащил магазин — патроны на месте. Что, действительно Фриц нас решил отпустить? Может пора рвать когти — пока он не протрезвел и не передумал? Часы на стене показали семь, я пил, и не пьянел. Выпил уже, наверное, литр разного поила, было ощущение слабости во всём теле, но язык не заплетался — по крайней мере, Серёга меня понимал. В половине восьмого в помещение вошёл Фриц.

— Привет, мне очень жаль Машу! — начал он.

Я пожал протянутую руку, и ничего не ответил на его соболезнование. Хотя и знал, что это искреннее чувство, которое идёт от души. Мы долго с ним сидели, разговаривали обо всём, как когда-то сидели ночью перед костром, за литровой бутылкой коньяка… Фриц по-прежнему приглашал меня к себе — в свою маленькую армию, предлагал хорошую должность, хорошую зарплату, а так же содействие в наказании виновных в смерти Маши. Предлагал он мне стать поисковиком снабженцем — ездить с раскопками по местам тяжёлых боёв, и собирать оружие, взрывчатку, патроны, и прочие военные трофеи. Официально, в составе официального поискового отряда. Обещал снабдить секретными картами генштаба, с обозначенными местами кровавых боёв; партизанскими схронами вооружения и продовольствия, с прочими обозначениями, вплоть до каждого отрытого блиндажа — эти данные фиксировались и учитывались; немецкими картами, переведёнными на русский язык, с обозначениями мест боёв, штабов, складов, планами наступлений и отходов. С нанесёнными метками схронов на случаи отступлений. Обещал снабдить самыми лучшими, прошитыми электронщиками на заказ, метало детекторами. Обещал машины, квадрациклы, людей, оборудование для подводного поиска, навигаторы и много чего ещё.

— На хрена тебе патроны и оружие? — спрашивал его я. — Они сгнили уже почти все. Найти целое, полностью боеготовое оружие большая редкость, даже для везучего профессионала! А про патроны и говорить нечего — каждый сотый — хороший, остальное — отсырело и сгнило! — отвечал я, пьяно растягивая слова.

— Оружие, — отозвался Фриц, — для коллекции! А ружейный немецкий порох, из выкопанных сгнивших патронов, подсушивают и используют по назначению. Некоторые охотники используют его для снаряжения своих патронов. Так же молодых учим делать самопалы, взрывпакеты. Кроме того, немецкие патроны часто попадаются в отличном сохране, остается лишь заменить вкладыш капсюля, и высушить порох. Вальцовочные машины под винтовочный патрон у нас есть, капсюль тоже легко выбивается специальным гидромолотом. Этим занимаются наши школьники, и «мужики». Ты видел, как бодро строчили наши пулемёты, поливая огнём машину ваших «друзей»? — не дожидаясь ответа, он продолжил: — Отстреляли каждый по двести пуль, и ни разу не было осечки!

Так мы и сидели, нам никто не мешал, за исключением дежурного, который принёс нам вкусную еду; через какое-то время солдат вернулся, чтобы забрать пустые тарелки. Потом меня разморило, и я снова провалился сон. Мне приснился старый, но в то же время молодцеватый на вид, дед. Я никогда раньше не видел его, но он говорил со мною так, будто мы старые приятели. Он был одет в военную форму, образца времён Великой Отечественной войны, слегка потёртую, но чистую и отглаженную. За плечом у него висела винтовка «Мосина», часто называемая в народе «трёхлинейкой». Собственно это название произошло от названия меры длинны, в старое, довоенное, время. Одна русская линия равнялась «2,54 мм», три линии в сумме составляли число «7,62». Мы с ним долго смотрели друг на друга, он молчал. Я что-то хотел спросить его, но почти сформированный моим умом вопрос всё никак не обретал чётких форм, и я продолжал молча смотреть на деда. Затем он наконец спросил:

— Куришь?

— Нет! — ответил я, не ожидая от него подобного вопроса.

— Здоровье бережёшь; — утвердительно, словно приговор судья, произнёс он.

— Вообще — да; — ответил я, чистую правду, так как действительно моё здоровье мне было не безразлично.

Потом, подумав немного, я добавил:

— Берёг, раньше.

— Хе-хе… — засмеялся он добрым, старческим смехом.

Он достал из кармана кителя сигарету, сделанную из серой бумаги. Закурил. В нос ударил резкий запах грубого табака.

— Не плачь, солдат, Машу-то я видел, и она в порядке! — сказал он.

Между тем дед продолжал:

— Она в хорошем месте. За неё не переживай — с ней всё хорошо! Ты вот что, лучше, береги дальше здоровье-то — скоро оно тебе очень пригодиться! — он хитро прищурился, и в упор посмотрел на меня. — Тут такое дело… — он замялся, словно подбирая правильные слова. — Скоро ты встретишь плохих людей. Это будут очень плохие люди, «чёрные» люди. Но на твоём пути будут и светлые люди, которые помогут тебе в пути!

— В каком пути? — спросил я.

— В твоём! — снова засмеялся дед.

Он снял винтовку с плеча и поставил, уперев приклад в землю. Только сейчас я увидел, что под ногами — тропинка, хорошо протоптанная. Находимся мы на поляне, поросшей короткой и сочной травой. Вокруг — бесконечность, с трёх сторон. С четвёртой стороны — лес, туда и ведёт тропа. Сложив руки на дуле ствола винтовки, он продолжил:

— Вон тот путь, — он махнул рукой в противоположную лесу сторону, — По которому ты уже давно идёшь! Иди дальше, пусть печаль потерь не тревожит тебя! Жизнь-то это движение, а ежели остановиться? — он замолчал, ожидая от меня продолжения его предложения.

Но я молчал. Мысли в голове спутались я, наконец, осознал — что это всего лишь сон! Тревога отступила, и страшноватый дед показался ничего мне сейчас простым старикашкой, плодом моего воображения.

— А ежели остановиться — то помрёшь ты, дубина! — его слова обрели жёсткость; доброту и мягкость, которую дед излучал при знакомстве, словно ветром сдуло.