Дуглас Клегг - Человек-Хэллоуин

Поплавок вздрогнул Вэн схватился за удочку и выдернул из воды маленького окуня. Быстро снял рыбешку с крючка, подержал в руках.

— Эта чертова сука. Черномазая из Векетукета пытается заполучить белого парня из города, чтобы он кормил ее и ее ублюдка. Точно так же наша мамаша подцепила папашу и заставила его жениться на себе. Так всегда и происходит в этой дыре! Ох уж эти похотливые суки! А ты просто идиот, что обрюхатил ее.

— Заткнись! — яростно выкрикнул Стоуни.

Его голос эхом отразился от воды. Гуси взлетели с волн и промелькнули на фоне неба над бухтой.

Стоуни Кроуфорд влез под горячий душ и сделал воду еще горячее. Он не понимал, слезы ли это или просто струи чистой горячей воды, как раз подходящей температуры, чтобы смыть ту грязь, которую он ощущал на себе. «Не смей, черт возьми, реветь, — велел он себе. — Только попробуй разреветься как третьеклассник!» Он схватил кусок мыла и принялся изо всех сил тереть им подмышки и плечи. Вода с мыльной пеной стекала по светлым волосам на груди, пахло свежестью.

Все, чего он хотел, — отмыться.

Если бы мог, он намылил бы и свой мозг, чтобы стереть воспоминания. Стереть часть себя, которая твердила ему, что он должен как-то все разрешить. Прогнать страх перед будущим, который испытывал.

Пар и вода оказали почти магическое воздействие, позволив ему на несколько минут забыть обо всех проблемах.

«Король Бури всегда одинок. Если он коснется кого-нибудь другого, тот человек обуглится или захлебнется… И Лунный огонь поглотит его».

Вода делалась все более холодной.

Он дрожал под едва ли не ледяными струями и размышлял, что же, черт побери, ему делать с ребенком, которого сотворил вместе с Лурдес-Марией Кастильо.

В кармане джинсов Стоуни лежала записка.

«Вот что я люблю в тебе.

Люблю твою улыбку.

Люблю, когда ты сердишься и начинаешь дуться, словно большой ребенок.

Люблю все волоски у тебя на груди и животе. Ты пушистый, словно щенок.

Люблю, когда ты целуешь меня.

Люблю, когда говоришь, что любишь меня, люблю все, что ты делаешь.

Люблю, как ты косишь газон! Ты милый!

Твою душу.

Твою чистоту.

Твое сердце.

Люблю то, что ты милый, добрый, заботливый и такой чудесный Стоуни Кроуфорд. Никогда не забывай об этом. И тогда мы ни за что не станем такими, как твои или мои родители. Мне кажется, ты особенный.

Люблю тебя.

Аурдес».

Он входит в гостиную, где его мать в темноте смотрит «Святую общину». Человек в очках кричит, что ложные мессии заполонили весь мир, что «мы живем в эпоху чудес и кошмаров, и Господь обрушит свою ярость и на грешника, и на святого, разразится война или поползут слухи о войне, слухи о странных тварях, выходящих из морей, и об огне с небес!»

Мать задерживает взгляд на Стоуни не дольше, чем на секунду.

— Может быть, хоть ты захочешь прислушаться к его словам? — равнодушно спрашивает она — Твой отец и твой брат не желают. Но ты-то должен.

Она делает очередной глоток из маленькой фляжки.

Из дневника Алана Фэйрклофа.

«…Всю свою жизнь я посвятил поискам, но даже в самых смелых мечтах не мог представить, что найду доказательства его существования. В детстве мы растем, веруя в дьявола, но когда становимся старше, наше воображение угасает. Наши верования видоизменяются, как освященная облатка, но только в обратном направлении. От плоти к хлебу, мы верим, что символы рождаются из воображения, а не наоборот, что воображение лишь черпает символы в первозданном творении. Ритуалы проистекают из наших инстинктов точно также, как лосось возвращается в ту реку, где родился. Ритуалы не пусты. Они наполнены смыслом.

Если бы не эти проклятые дела с банками, я бы остался там, в своем уединении, но проза жизни вечно отрывает человека от забвения, времени и прочего. Никому бы не пожелал подобного финансового ада. Лучше оставаться бедным и счастливым, чем брать на себя обязательства, налагаемые деньгами, в то время как ты жаждешь сделаться отшельником в диком краю, книжным червем, затерянным среди стеллажей в библиотеке, или же паломником в святом месте… проклятая необходимость… проклятая собственность… проклятые мирские заботы.

Однако без всего этого я не смог бы купить дом на острове, не познакомился бы с этими жуткими, но удивительными людьми. Никогда не увидел бы существо, не наблюдал бы, как оно выходит, как меняет свои очертания, превращается из зверя в демона, а потом в воплощенною красоту, словно не может больше удерживаться в одной форме. Нет бога, кроме бога плоти, а всякая святость исчезает в материальном воплощении. Всякая плоть нечестива. Всякая плоть священна. Все люди боги. А обряд — мост между мирами старого и нового.

Городку предстоит сделаться местом сурового испытания, местом, где можно наблюдать последствия нашего великого эксперимента, нашей попытки уподобиться Богу, нашего желания продвинуть человечество вперед, остановить бесконечную спираль смертей, столь необходимую для обычных людей. Впервые увидев его в клетке, увидев эти могучие руки и яростные золотые глаза, я познал страх, какого никогда не испытывал ни один человек. Что же должны были чувствовать при взгляде на эти существа люди в древности? Что должны были чувствовать святые сестры, когда услышали его вопли под часовней?

И все же мой ужас переродился в любовь и преданность, потому что даже в самом темном из алмазов горит свет небес, способный спалить все.

Когда я ко сну лея лица существа, оно смирилось, погасило в себе ярость, смягчилось.

Могу ли я описать, что ощутил, лаская его теплую плоть и наблюдая, как оно меняет форму под моей рукой?

Как только с делами будет покончено, я вернусь в Америку, вернусь в этот город. Записка, которую я получил этим утром от Джорджа Крауна, пронизана нетерпением. Это грандиозно, сказах он, наше будущее начинает воплощаться.

А в записке было всего три слова: «Его удалось поймать»».

Алан Фэйрклоф поднес руку к лицу молодого человека. Красивое… Другие для его цели не годились. Ему нравилось видеть синяки под глазами, открытые раны над губами. Ему нравилось превращать красоту в нечто уродливое и пугающее.

Достигнув высшей точки возбуждения, он глубоко погружался в себя, терял ощущение реального мира и вступал в вотчину богов.

Из дневника Рлана Фэйрклофа.

«История моей жизни не трагедия, а смелое предприятие, доказывающее, что существует правда за крайними пределами правды, а разница между добром и злом ничтожна. Не существует добра и зла, есть только то, что сию минуту кажется злом, и то, что в данный миг — добро. И жизнь, вцепившись в тебя крюками, без усилий проделывает путь от священного к профанации. Все, что мы действительно можем знать о ней, — это Свет, вечно сияющий Свет божественной сущности. В крайней жестокости, в святой доброте, в грубости человеческих конфликтов искра этого Света вспыхивает снова и снова.