Майк Гелприн - Самая страшная книга 2017 (сборник)

Под ногами шуршал степной мусор. Они свернули направо. Сверни еще раз – на развилке перед комбинатом, где лежали на боку металлоконструкции пропускного пункта, – и топай прочь из Степного, хоть с лопатой, хоть с песней. Хоть с Диной. Эмиль знал, что у них ничего не выйдет, даже если они сбегут вдвоем. Может, и будет что-то, краткое, несерьезное для нее, в благодарность за спасение, прощальное, а потом их дороги разойдутся навсегда.

Возможно, не самая плохая перспектива.

Они пошли прямо. Через пустырь к кладбищу.

На деревянном заборе и уродливых деревцах хозяйничал желто-зеленый мох. Мимо проплыл кенотаф «Михай Ермолаевич Косма»; Эмиль не остановился: боялся, что воспоминания об отце лишат сил, не пустят дальше.

«Если несколько раз перевернуть тело висельника в могиле, то пуповина удавки затянется до конца». Так сказала бабушка. А еще: «У мороя два сердца, и он принимает любые обличья».

Эмиль чувствовал напряжение Дины. Включил и передал ей фонарик. В сгущающемся сумраке проступали надгробия.

– Далеко? – спросила девушка.

– Почти в самый конец. Бабушка не хотела, чтобы ее сыновья лежали рядом… да и места, кажется, не было.

Эмиль остановился у могилы без надгробия. Деревянный крест с потемневшей табличкой. Оградка из ряда силикатных кирпичей.

Ну вот и все.

«А лучше обезглавить тело или воткнуть в грудь каленое железо».

Эмиль почувствовал раздражение – советовать легко, бабуль. Сердце билось в груди, запястьях, горле – везде. Пространство между могилами сужалось. Глаза пульсировали, точно генерировали темные вспышки. Каждый шорох и запах таил угрозу.

Что-то происходило с пейзажем, с восприятием реальности. Эмиль смотрел на могилу дяди Драгоша. Она менялась, словно перед глазами была книжка с бегущими картинками. Блокнот, который перелистывала невидимая рука, – они мастерили такие с Динкой в детстве: человечек из карандашных линий, двигающийся от кадра к кадру.

Здесь и сейчас изменения состояли лишь из нескольких жутких наложений. Холмик над могилой Драгоша то исчезал, то появлялся. На нечетных – или четных – кадрах его не было, зато был – открытый гроб на дне ямы. Холмик с крестом, яма с гробом, холмик, яма…

Но и это не все. Словно матрешка в матрешке, кадры с вырытой могилой тоже имели два варианта. Эмиль видел затылок дяди, потом лицо, затылок, лицо; голова мертвеца проворачивалась, глаза были распахнуты.

«Морой умеет насылать кошмары». Разумеется, всего этого не было. Как и ползущего по Дине свечения. Она стояла возле самой оградки, спиной к Эмилю, и словно дремала, глядя куда-то поверх крестов и приземистых рябин. На изящной фигуре сменялись цветные картинки, будто на Дину навели луч проектора.

В городе с ней случилось что-то личное, женское, болезненно-сладкое. Эмиль догадывался об этом и без пестрых подсказок, размазанных по ее спине, бедрам, стройным ногам… смотреть было невыносимо: Дина стала взрослой без него, через новую кровь, желанную, теплую, откровенную…

Эмиль положил лопату на землю и шагнул к девушке.

Они стояли без смысла у могильной насыпи. Дина – впереди, Эмиль за ее плечом, почти касаясь ее теплых волос, горячего тела, ощущая, какая она другая, далекая, пылающая…

Внезапно в их разрозненное уединение вкрался едва уловимый скрежет, картинки потеряли четкость, сделались белыми, и Эмиль понял, что нет никакого проектора – не могло быть, – а Дину освещает свет фар.

За их спинами, на кладбищенской дорожке тарахтела Зверюга.

Эмиль обернулся. Из боковой дверцы кузова высунулась высокая тварь с бугристыми лапами и деформированной пастью. Существо отклонилось от фургона, бечевка натянулась, как страховочный трос.

– Решил дядьку проведать, да, малой? – спросил Драгош.

Дина резко обернулась, задев плечом Эмиля.

Черный огонь глазниц впился в девушку.

Эмиль нащупал рукоятку ножа.

– Ну что, понравилось трахаться? – произнесло существо голосом Мирчи Брэнеску. – Что такое? Думала, не узнаю? В город махнула, и все, за моря-океаны?

– Заткнись! – заорала Дина.

– Да трахайся сколько влезет, играй во взрослую. Только знай, доча: свадьбу батя состряпает, за мертвеца пойдешь.

– Заткнись! Заткнись!..

– Дин, – Эмиль потянул ее за рукав.

Морой сменил личину – теперь из фургона выглядывала золотозубая тень – и указал на подростков длинным когтистым пальцем.

– Оргазм висельника! – гоготнуло существо, имитируя Лёшку.

Мотор Зверюги зарычал.

– За мной, – прикрикнул Эмиль.

Они побежали между могилами. Не по центральной дорожке, а по узким тропкам, вглубь – к кладбищенскому забору, за которым порастал травой и битым стеклом заброшенный стадион. Эмиль наступил на чью-то могильную плиту. В голове стучали слова чудовища: Дина уже женщина, она…

Он перевалился через ограду и припустил дальше, злой на себя, на Динку: «Пускай сама выбирается… взрослая уже».

– Косма, постой!

Он вернулся и помог ей спрыгнуть.

Шум двигателя доносился слева, с восточной стороны кладбища, приближался.

Они пересекли грунтовку и стали взбираться по склону.

Стадион – одно название. Земляная миска с футбольным полем на дне, со ржавыми трубами самодельных опор по внутренним стенкам – все, что осталось от лавочек для зрителей.

Эмиль застыл в центре поля, словно игрок, забывший, где ворота его команды, хотя никаких ворот не было – лишь поросший сорняком прямоугольник земли.

Он обернулся – Дина спускалась по откосу.

Эмиль подождал, и они снова побежали.

В растрескавшийся асфальт, там, где прерывалось кольцо насыпи, вгрызлись фары Зверюги. Эмиль понял, что совершил ошибку – вывел их прямо в лапы мороя, к единственному въезду на стадион.

Они бросились в сторону, на этот раз удачно, к самому крутому склону, который был не по силам даже фургону с колесами из черного тумана, и стали карабкаться. Ноги скользили по мягкой, напоминающей гнилую плоть земле. Руки искали крепкий сорняк, трубу, но не находили.

– Ай, – нехорошо вскрикнула за спиной Дина.

Эмиль вцепился в лезущую из склона траву, озираясь.

– Нога… – Дина заплакала.

«Интересно, а как выглядело ее лицо, когда сверху лежал голозадый выродок?»

– Помоги мне.

Зверюга резко развернулась на беговой дорожке и сдала к склону задом. Дверца распахнулась, будто пасть огромной рыбины.

Дина лежала на скользкой траве и протягивала к Эмилю руку. Она понемногу соскальзывала вниз.

– Малой, оставь эту шалаву мне, – приказал Драгош, – найдешь себе более сговорчивую давалку.

Удавка впилась в шею чудовища. С клыков капала подсвеченная усердной луной слюна.

– Косма… – взмолилась Дина.

Эмиль ухватился за острые стебли, поставил ногу поудобней и подался вниз. Замер.