Майк Гелприн - Самая страшная книга 2017 (сборник)

Какое-то время они переписывались в Интернете с Ольгой, поэтому Светлана знала, что вскоре компанию перекупил какой-то индийский или китайский холдинг, затем связь прервалась, да и не о чем было говорить. О том, что случилось с Юлей, Света ни разу не спросила. Она боялась, что ее вызовут в полицию, будут в чем-то обвинять, но этого не произошло. Она не брала трубку, когда звонили с незнакомых номеров, и вообще все реже пользовалась телефоном.

В тот вечер сын нашел у нее в сумке рисунок с грустной, но улыбающейся овечкой. Света запретила относить его в садик, и он еще долго висел на холодильнике, прижатый магнитиками, рядом с фотографиями Матвея.

Листья шуршат. Шуршат непрерывно, зловеще, мерзко. Отчего-то этот звук напоминает мне невнятный шепот, и он кажется мне шепотом мертвых. Может, это души тех, кто сгинул полвека назад в поселке Тунгур, пытаются поведать мне о чем-то, предупредить? Поздно. Листья уже давно шуршат, и прохладный августовский ветер ворошит их, переносит с места на место, закидывает на стол и скамью возле него, на черт знает когда остывшую печь с пустыми кастрюлями и сковородкой на плите, на неказистый топчан на кухне, который я когда-то (сто лет назад, невообразимо давно) наскоро сколотил для гостей на кухне, замачивает в большой кедровой кадке с водой. Воды в ней осталось мало, скинутая крышка валяется рядом, занесенная листьями. За водой я, однако, уже больше не пойду. Последний раз я выходил во двор, когда тащил из мастерской эту гребаную наковальню. Какая же она тяжелая, сволочь! Пока я ее волок, мне казалось, что все кишки намотаются на эту ржавую железяку. Хотя боль в кишках, возможно, была и не от тяжести.

А, да, потом еще раз ходил, за кувалдой. Я же не мог ее сразу взять. Принес, положил на наковальню свой почти новый ноут и долбасил, долбасил по нему кувалдой до тех пор, пока не остались от него одни мелкие осколки. Они до сих пор хрустят под ногами. Их же не видно на полу. Под листьями.

Нет, я не сомневался в том, что делаю. Ни на секунду. Ноутбук стал представлять опасность. Точнее, не сам ноутбук, а Интернет. И не для меня. Для него. Он решает проблемы по мере поступления. Сразу же, жестко и необратимо. Так что вы, пожалуйста, не удивляйтесь, что я пишу в замызганной тетрадке. Понятно, отстой. Понятно, XXI век и все такое, но здесь, в отдельно взятой Анисимовке, о XXI веке можно будет скоро забыть.

Или наоборот – XXI век забудет об Анисимовке.

Кстати, в этой тетради, в этих записях он почему-то не видит опасности. Даже обидно.

Блин, не получается связный рассказ. Мысли плывут и путаются. Наверное, кончается действие аспирина. Надо поискать еще упаковку.

Холодно. Ветер врывается в настежь распахнутые окна и ворошит листья. Они шуршат, шуршат, шуршат – этот звук будет преследовать меня и в аду. Еще одна ночь без сна и без света – он не разрешает мне включать свет в темноте. Мне нужно было двигаться, и я двигался, ходил взад-вперед, чавкал водой, разлитой под листьями, резал босые ступни осколками ноутбука. Всю ночь. Всю эту долгую сраную ночь, сменившуюся промозглым тоскливым рассветом.

Не знаю, чего именно он ждет. Но этот мерзкий рассвет подарил мне еще одну попытку рассказать все. Пока он не научился компенсировать воздействие аспирина. Жаль, мысли путаются и скачут, как взбесившиеся кенгуру. Но это и хорошо, это значит, что они мои. По крайней мере большинство. Гораздо, гораздо хуже, когда приходит пронзительная, ледяная ясность. Как в ситуации с ноутбуком. Или когда ко мне неожиданно заглянула соседка Галина Степановна. Любопытная бабища пятидесяти пяти лет, первая сплетница на деревне. Ее, видите ли, заинтересовало, чего это я в избу листья из лесу мешками таскаю. Дура. Нет, ну правда, человек делом занят, сидела бы дома, своих, что ли, проблем мало? Приперлась со своими вопросами. До сих пор вижу ее округлившиеся глаза, полные боли и ужаса. Вижу, как они стекленеют, как из них уходит жизнь. Помню, как смотрел прямо в эти глаза – в состоянии той самой пронзительной ясности, когда точно знаешь, что делать и для чего. А еще помню, как ощутил, что он наблюдает моими глазами, изучает ее смерть. Гадость…

Тело пришлось скинуть в подполье. Но прежде я понял еще кое-что. Ее мозговое вещество нужно было раскидать по полу и присыпать листьями – это увеличивало благоприятность среды. Какие проблемы, в самом-то деле? Наковальня была уже тут. Разбить башку глупой бабы оказалось намного легче, чем ноутбук. Мозги разбрасывал вокруг столовой ложкой. Тщательно собрал все, до крошечки. Даже обшкрябал внутреннюю поверхность черепа. Ну а потом уж тело сбросил в подполье, как он и хотел. Оно и до сих пор там. Его запах привлекает мух. Мухам в этой истории отводится особая роль.

Когда дело было сделано, ясность ушла. Пришла рвота. Рвоту он одобрил – она тоже увеличила благоприятность среды. Ну а после осталась только грустная туманная отстраненность больного сознания, не потерявшего способность наблюдать. Аспириновый морок. Как говорили на форуме – мы такого не курим.

Кстати, если интересно, в туалет мне тоже приходится ходить прямо здесь, на пол, в листья. Дорогой ценой достаются научные открытия. Жаль только, что я никакой не ученый. Только собирался поступать на биофак… А маму-то как жаль! Это просто счастье, что она уехала на пару недель погостить у дяди Славы. Мамочка, дорогая, если ты прочтешь это, то знай, что я очень, очень тебя люблю. Хотя я буду надеяться, что ты этого не прочтешь. Может, власти узнают о происходящем. Может, объявят карантин. Может, сожгут напалмом всю деревню на хрен. А что, я бы сжег на их месте.

Все-таки насчет Интернета он перестраховался зря. Все равно на форуме мне никто не поверил. Даже забанить хотели, посчитали все глупым розыгрышем. И то верно, а кто бы поверил? Я и сам не поверил бы. Не бывает таких грибов на земле, не бывает. А как же кордицепсы? А по фиг кордицепсы. Как говорится, то ж аборигены…

В общем-то, он до сих пор мне разрешает многое. Он позволяет мне писать в тетради. Позволяет в конце концов мыслить. Мне нельзя выходить из дома и зажигать свет в темноте, а остальное, в общем-то, можно. А, нельзя еще включать громкую музыку, ему не нравится. Он, наверное, опасается, что звуки могут привлечь нежелательное и преждевременное внимание со стороны. Если я веду себя тихо, то в пределах дома я могу делать почти что угодно. По крайней мере пока листья как следует не подопреют. Потому что главная моя задача на этом этапе – создать наиболее благоприятные условия для максимально эффективного использования потенциала субстрата.