Майк Гелприн - Самая страшная книга 2017 (сборник)

Субстрат, если кто еще не понял, – это я сам. К вопросу о царях природы.

До меня субстратом стал Адмирал. Все-таки он был хорошим псом, хоть и бестолковым. Так ведь собаками надо заниматься, а у меня вечно на это не хватало времени. Прогулки по лесу он любил, наверное, еще больше, чем я. Мы с ним ходили в тайгу каждый божий день, и он всегда носился как угорелый по лесу, охотился на рябчиков и облаивал белок и бурундуков на деревьях. Я даже и не понял, что он болен. В тот вечер он исчесался весь, я еще подумал, что блох пора выводить. Под ночь стал чихать часто, потом попросился на улицу, и я его выпустил.

Господи, как он выл той ночью, как он выл… Я вскочил с постели в ужасе, был четвертый час ночи. Выбежал во двор с фонарем, не понимая, что случилось. На мои оклики он отзывался только еще более отчаянными и хриплыми завываниями.

Я нашел Адмирала на краю участка, под лесом, там, где земля оставалась неразработанной, в яме из-под выкорчеванного соснового пня. На дне ямы скопилась вода, а еще он натаскал туда сена из соседского стога. И лежал там, в воде, зарывшись в это сено, и выл, выл, выл. Я видел, как из его больших умных глаз текут слезы. Я попытался вытащить его наружу, но он завизжал и укусил меня за руку, вырвался, забился в самую глубь этой норы. Я был в шоке. Что я мог? В Анисимовке нет своего ветеринара. До ближайшего населенного пункта – двадцать пять километров.

Я просто сидел рядом с ним и, как мог, утешал. Разговаривал. Гладил. Гладить себя он мне позволял. Под шерстью у него я чувствовал множество странных желваков, похожих на ощупь на огромных насосавшихся крови клещей, каждый диаметром в сантиметр. В свете фонарика они казались то ли голубыми, то ли зелеными. К рассвету мой пес издох. Когда посветлело, я вытащил его, чтобы рассмотреть странные желваки, но все они уже расползлись голубоватой слизью.

Место укуса на левой руке начало чесаться к обеду. Но все же я думаю, что заразил меня не он и не в эту ночь. Мы оба с ним заразились за пару дней до этого, в наш последний совместный поход в тайгу, когда мы с ним забрели в заброшенный поселок Тунгур.

Не могу вспомнить, что случилось в Тунгуре. Помню, как в еще знакомом лесу отказал электронный компас. Как наползли такие тучи, что ориентироваться по солнцу стало невозможно. Как долго шли с Адмиралом по лесу, думая, что возвращаемся к дороге, и все не могли на нее выйти, как трижды меняли направление движения на девяносто градусов, но на самом деле забирались все глубже и глубже в глушь. Помню, как, фотографируя редкие шафранно-красные чешуйчатки, я неожиданно заметил, что замшелые бревна, на которых они растут, расположены по квадрату. Потом нашелся еще один такой квадрат из почти сгнивших венцов дома, затем еще… Помню, как сбрасывал со странного холмика в центре одного такого квадрата валежные сучья и многолетний листовой опад, слой за слоем, и расковырял в конце концов полуразрушенную печь. Таким ледяным ужасом пахнуло от нее, от той печи… Тишину помню мертвую в том лесу, что вырос на месте поселка. А дальше вспомнить не могу. Сразу засыпаю. Вырубаюсь. Прямо за столом. И лежу, как в обмороке. Слюни текут на тетрадь. Мне кажется или они действительно голубые?

Похоже, что я написал что-то не то на предыдущем листе. Там что-то еще было, после голубых слюней. Теперь кусок листа оторван. Во рту мерзкий бумажный привкус. В голове туман. В животе судороги. Надо идти за листьями.

Утро… снова мерзкое утро, пропитанное запахом обоссанной гниющей листвы. Я провел ночь, голым закопавшись в эту листву, в глубоком и болезненном подобии сна. Всю ночь кто-то надрывно и тонко плакал внутри меня. Наверное, моя душа…

Встал кое-как, весь в прилипших листьях. Сел к столу. Кожа на руках посинела. Пальцы не слушаются, гнутся с трудом. Сильно замерз ночью. На запястье, на левом боку и на бедрах появились такие же наросты, как у бедного Адмирала. Вокруг них кожа налилась синюшным цветом, мышцы одеревенели. Прикосновения чрезвычайно болезненны, но сами по себе эти наросты не болят. Я понимаю почему. Эта сволочь разумна. На примере Адмирала он понял, что субстрат может кричать от боли и привлекать к себе внимание. А на хрена ему внимание? Следовательно, он научился воздействовать на нервные окончания. Что ж, и на том спасибо. Пишу, а голова тяжелеет и так и норовит упасть на тетрадь. Не могу найти аспирин. Наверное, он заставил меня выбросить и забыть куда. Наверное, это конец. Но думается легко. В мозгу спокойная сосредоточенность. Сейчас соберусь с силами и постараюсь связно изложить все, что нужно.

Никто не знает, почему люди ушли из Тунгура. А я думаю, что знаю. Они не уходили. Они все умерли.

Есть такие грибы – кордицепсы. Это паразиты, использующие тела насекомых – мух, муравьев, гусениц и куколок бабочек – в качестве субстрата. Споры кордицепсов попадают на гусеницу, закрепляются на поверхности тела и прорастают внутрь. Или попадают сразу внутрь через рот, вместе с пищей. Например – Ophiocordyceps unilateralis , кордицепс однобокий, паразитирующий на муравьях где-то в тропиках. У этого гриба есть особенность. Он не просто паразитирует. Он обладает способностью, которая по-научному называется адаптивная манипуляция, а по-простому – зомбирование. Он заставляет зараженную особь уйти из колонии, заползти куда-нибудь повыше и там впиться мертвой хваткой в какой-нибудь лист так, что освободиться насекомое уже не сможет. После этого мицелий гриба прорастает сквозь все тело муравья, причем из головы насекомого развивается плодовое тело кордицепса – в несколько раз большее по размерам, чем сам муравей. И уж затем гриб начинает рассеивать новые споры – с высоты это делать гораздо удобнее.

Различных кордицепсов много – около четырех сотен видов. Я сам находил здесь, в наших лесах, кордицепс военный, Cordyceps militaris , выросший на каких-то куколках. Но все эти грибы мелкие, предназначенные для насекомых. Гриб, заразивший меня, науке не известен.

Я знаю, что будет дальше. Голубоватые наросты на коже – это анаморфа, несовершенная стадия развития гриба. Она формирует споры, генетически одинаковые с родительской особью. Эти споры не разносятся на большое расстояние, зато обладают способностью очень долго сохранять жизнеспособность. Как минимум около пятидесяти лет. (Кстати, это ведь необычно. У других грибов эти споры как раз не предназначены для долгого ожидания – довод в пользу внеземного происхождения данного вида.) Думаю, что, кроме всего прочего, анаморфа выделяет токсин, который меня сначала парализует, а потом и убьет. Я закопаюсь в листья, токсин подействует, пойдет в рост и телеоморфа, совершенная стадия, образующая плодовое тело. Из моего тела вырастет какая-то хрень. Она сформирует споры с рекомбинацией генов, образовавшиеся в результате полового размножения гриба. Эти споры дадут жизнь новым формам гриба, лучше приспособленным к новым условиям. Запах гнили и разложения привлечет мух. Мухи распространят споры по всей деревне. Они ведь в каждый дом залетают… Гриб убьет всех, и споры его анаморфы будут поджидать новые жертвы столько, сколько потребуется.