Майкл Маршалл - Мы здесь

– Мы ведь все равно реально здесь не живем? – тихо спросила она.

– Да. То есть нет, – согласился я. – Может, ты и права. И нам в самом деле следует перебраться. Жить где-нибудь здесь, поблизости. Попробовать для разнообразия позависать с какими-нибудь реальными людьми.

Подруга покачала головой.

– Почему? – удивился я. – Я думал, тебе как раз этого хочется.

– Вбухать деньги в более дорогую квартиру – это еще ничего не решает.

– А если решает?

Кристина мотнула головой с такой категоричностью, что мне стало слегка не по себе.

– Крис, ты чего? – спросил я осторожно.

– Сколько у тебя с собой денег?

– На гостиничный номер, если ты об этом, скорей всего, не хватит. А карточек я с собой из дома не взял.

– Так сколько ?

Я, болезненно морщась, кое-как сумел выудить из кармана бумажник и проверил его содержимое:

– Примерно восемьдесят баксов.

Крис взяла банкноты и через приоткрытое окошечко сунула таксисту.

– У нас с собой вот столько, – сказала она ему.

Таксист – пожилой бородач в чалме – несколько удивился, но обратно деньги не отдал.

– Куда изволите?

– Да просто езжай.

– Нет, мне нужен пункт прибытия.

– Короче, так: вези нас куда-нибудь на сорок баксов, а затем строго обратно. И пока едешь, подними, пожалуйста, свое окошечко и включи погромче радио.

Дядя-сикх, по всей видимости, решил, что деньги того стоят, и сделал, как его попросили. Кристина откинулась на сиденье и после пары фальстартов рассказала мне все, что с ней произошло до того, как она появилась в больнице.

Я слушал, стараясь не перебивать.

Запаса наличности нам хватило на полчаса – чего, впрочем, оказалось достаточным, чтобы Кристина повторила те фрагменты рассказа, поверить в которые мне было сложнее всего. Я также убедился в том, что моя девушка хотя бы наполовину, но верит тому, что поведала ей в парке Лиззи. Последние пять минут я сидел в молчании, глядя в окно на размазанный неон вывесок и свет фонарей, струящийся по стеклу подобием ярких дождевых капель, только почему-то горизонтальных. Сфокусироваться на этих или других отражениях в стекле было не так-то просто: смутными силуэтами через эту призму просвечивали люди, что шагали по тротуарам, маячили у подъездов и сидели на скамейках. Люди, которые всегда там : идут туда или обратно, бросают взгляды с боков или с тыла, люди, идентичность и род занятий которых тебе никогда не установить и которых на самом деле, в своей сокровенной глубине, ты наделяешь реальностью не больше, чем тени птиц, что пролетают сверху.

Да, они, безусловно, что-то собой представляют. Но что здесь реального, такого же осязаемого, как вы или я? Я не мог взять в толк, как рассказанное сейчас Кристиной может пригодиться практически, хотя, опять же, почему бы и нет? Было время, когда я не понимал, как смогу жить в мире, где больше нет в живых моего старшего сына, где я могу смотреть на женщину, что была мне женой, и видеть в ней совершенно постороннего, чужого для меня человека. Или как я могу жить за пять тысяч километров от Тайлера, моего оставшегося мальчика, которого не видел уже год и понятия не имею, как он сейчас выглядит в свои шесть, будучи теперь старше, чем когда-то Скотт. Казалось невозможным, что я могу найти или предпринять шаги, которые бы вывели меня из прежней реальности к реальностям новым, нынешним, не сломив меня посередине пути. Дела и события у меня шли совсем не так уж гладко, за исключением разве что того, что мне принципиально удавалось уцелеть. И однажды, проснувшись утром, я понял, что этот новый мир, в котором я жил и живу, реален, а значит, реальным должен быть и я.

Значит ли это, что прежний мой мир был не реален? Что реальность, в которой по земле ходили Скотт или моя мать, незаметно подошла к той черте, где она пребывает сейчас? Ощущения, что она отмежевывается по времени, что ее от меня отводит просто вереница неких растянутых во времени событий, не было. А ощущалось, что она по-прежнему существует на той стороне, за стеклянной, неимоверно толстой стеной. По ту сторону моего мысленного взора я различал землю, и иногда в какой-нибудь минорной фантазии или сновидении она, казалось, становилась ближе. Словно бы, изливая душу и имеющуюся у меня эмоциональную энергию в те тени по ту сторону живого и неживого, а также правдивого и неправдивого, я тем самым непроизвольно ее приближал, и она оказывалась гораздо ближе, чем я думал. В сущности, настолько близкой, что ее можно было счесть реальной.

Если вы считаете, что жизнь стоит того, чтобы жить, значит, так оно и есть. Если вы считаете себя толстым, то вы действительно таковы. Ну а если вы достаточно долго и крепко верите в реальность кого-то умозрительного, то в это поверит и он…

Крис терпеливо ждала моего ответа, но в конце концов не выдержала и пихнула меня в ребра:

– Ну?

– Ай!

– Извини. Но… что ? Не сиди как пень. Скажи хоть что-нибудь!

Я подался вперед и приоткрыл окошечко в кабину водителя:

– Сколько там у нас еще осталось?

Таксист поглядел на счетчик:

– Примерно пять баксов.

– Гони в Челси, – сказал я.

Вскоре я уже держался за перильца возле ступенек, в то время как Кристина в нерешительности стояла возле двери:

– Джон, а ведь два часа ночи.

– Жми давай!

Она коротким движением надавила на кнопку звонка в надежде, что его услышат те, кто бодрствует, но не услышат те, кто спит.

Поначалу ничего не происходило. Но вот стало слышно, как кто-то медленно спускается по подъездной лестнице. Затем пауза, а после нее звук снимаемой цепочки и отодвигаемого засова. Дверь отворилась.

На пороге в нимбе желтоватого света предстал отец Джефферс. Он неторопливо оглядел меня сверху вниз:

– Господи, что с вами?

– Не что, – уточнил я, – а кто.

За следующий час произошли три вещи. Во-первых, в меня влили три чашки крепкого кофе, что пошло мне на пользу. Во-вторых, я оглядел себя в зеркале, что на пользу мне не пошло. Мне почему-то казалось, что Кристина и Джефферс в своих тревожных оценках склонны к преувеличению, но уже беглого взгляда оказалось достаточно, чтобы определить: я побывал в потасовке, которая закончилась явно не в мою пользу. Несколько швов от пореза под левой скулой, остальное – синяки и ссадины. На должности, связанные с пиаром, а также в детские учреждения меня в таком виде точно бы не взяли, ну а так в целом я видел случаи и похуже, так что жить можно. А кофе и горсть болеутолителей из аптечки священника сделали мое существование более-менее сносным.

В-третьих, Кристина рассказала священнику то, что рассказала мне, а я пририсовал сюда другие события истекшей недели. Роберт слушал безучастно, как если бы, наверное, выслушивал унылое перечисление каким-нибудь прихожанином своих прегрешений – тягу к спиртному, постыдные мысли о заднице своего соседа, – за чем у пастора обычно следует незлобивое порицание и епитимья за отступление от общепринятых моральных норм. Лишь в какой-то момент он насторожился, когда Крис подтвердила, что нашим первым контактом была Лиззи.