С. Тремейн - Холодные близнецы

Пауза. За окном падает мягкий снег – первый за зиму. Но это еще не снегопад – просто короткая репетиция. Снежинки изящно плывут в печальном знобящем воздухе, словно легчайшие конфетти. На противоположной стороне улицы идущая с матерью маленькая девочка останавливается и показывает пальцем на хрупкие блестки. Ее личико светится от радости.

– Мама?

Снова нет ответа. Необычайно долгое молчание, даже для моей матери.

– Мама?

– Ну… – она отвлекается от раздумий, я слышу ее явно лживый голос. – Думаю, не стоит переживать. Тебе не нужно ворошить прошлое.

– Ты ошибаешься.

– Сара, я ни о чем не могу думать.

Я знаю ее слишком хорошо. Родная мать врет мне.

– Ведь было же что-то непонятное! Что именно? Расскажи мне, хватит увиливать. Пожалуйста.

Снегопад за окном почти прекратился, иногда только мелькают одинокие снежинки. Призраки снегопада.

– Не могу вспомнить.

– Постарайся.

– Дорогая, ничегошеньки не получается.

Зачем она меня обманывает?

– Мама, прошу тебя.

Она опять молчит. Я напрягаю слух и различаю, она дышит. Я практически слышу, как она думает. Я представляю, как она сидит в холле их девонского дома, где по стенам висят пыльные выцветшие фотографии в рамочках – отец на разных этапах карьеры получает награды за давно забытые рекламные идеи.

– Ну, дорогая, это пустяки. Мелочи.

– Нет, мама, нет! Скорее всего совсем не пустяки.

Ясно, от кого у меня эти черты – молчаливость, скрытность.

Я понимаю, почему Энгусу порой хочется меня придушить.

– Сара, сущая ерунда!..

– Скажи мне, мама!

Тон у меня – совсем как у Энгуса.

Мать вздыхает:

– Ладно. Я только что вспомнила, что в тот день, когда ты приехала, Кирсти была сильно расстроенной.

– Кирсти?

– Да, но ты не замечала, ты думала о чем-то своем. А Энгус тогда сильно задерживался, дорогая. Я спросила Кирсти, чем она огорчена, и она ответила, что из-за папы. Наверное, он ее каким-то образом расстроил. Да, Сара… Вот и все, что я могу вспомнить, но я тебе говорю – это сущие пустяки.

– Возможно, и нет. Спасибо, мам. Правда.

Наш разговор увядал. Мы выразили друг дружке материнскую и дочернюю любовь. Мать спросила, в порядке ли я.

– Я имею в виду именно тебя, Сара, – добавила она.

– Да, в полном.

– Уверена? Но у тебя голос такой немного встревоженный. Сара, ты очень нервничаешь? Ведь ты же не хочешь вернуться обратно в Лондон?

– Я справляюсь, мама, честно. Если не брать состояние Кирсти. А наш дом мне действительно нравится, несмотря на полчища крыс под кроватью. И остров чудесный. Вам надо его увидеть.

– Конечно. Когда-нибудь обязательно наведаемся к вам в гости.

Я решила сменить тему и спросила про Джейми, своего брата. Уловка сработала. Мать ласково рассмеялась и заявила, что он не то разводит овец в Австралии, не то валит лес в Канаде – она точно не знает. Эта у нас семейный юмор, мол, Джейми мотается по свету и прожигает деньги. Простая шутка часто помогала нам переносить дурные времена и смягчала неприятные разговоры. Такие, как этот, например.

Мы попрощались. Я заказала еще кофе и начала обдумывать услышанное. Почему Энгус в тот вечер задержался и поздно приехал в Инстоу? До того как все случилось, он утверждал, что задержится на работе. Но когда мы попытались позвонить в его офис, его не было на месте. Потом, однако, выяснилось, что он заезжал к Имоджин, чтобы забрать вещи наших дочек – они недавно ночевали у нее.

Бездетная Имоджин всегда любила возиться с детьми.

Я тогда не придала этим словам вообще никакого значения. Они были вполне убедительны, а я тогда слишком горевала.

Но сейчас?

Имоджин?

Нет. Глупости. С чего мне не доверять мужу? Если не считать пристрастия к алкоголю, Энгус всегда был хорошим мужем. Любящий, верный, находчивый несчастный Энгус. Мой муж. И я должна верить ему, как никому другому.

А теперь на горизонте появилась проблема с Кирсти. Но надо заняться и собственными делами.

Мне нужно извлечь доход из моего писательства. Новая работа Энгуса в Портри будет приносить несколько фунтов, но этого мало. Нам надо больше. Поэтому, сколько бы мне ни удалось прибавить к нашим доходам, любая сумма для нашего семейного бюджета будет очень важна и весома. Выживание на Торране того стоит.

Я совсем не хотела покидать Торран.

В итоге я открыла ноутбук и следующие два часа потратила на рассылку почты: накопившиеся за сорок восемь часов идеи, мнения и неизбежное общение. Кучу писем я отправила редакторам в городе – может, я смогу написать какой-нибудь очерк – про Торран, Слейт, местный фольклор или про гэльское возрождение, да про что угодно.

Я потягивала капучино и смотрела на машины, заезжающие на парковку бродфордского «Ко-опа». Я снова задумалась над моей растущей увлеченностью островом Торран. Похоже на подростковую страсть к равнодушному мальчишке, которого ничем не удивишь. Чем труднее мне на Торране, тем больше я хочу сделать его своим.

Еще пара напряженных часов, и моя работа закончена, пора ехать в школу за Кирсти. Я боюсь опоздать, поэтому жму на педаль от души. Меня сразу же заносит на обледенелых «техасских воротах», [13] Металлическая решетка, лежащая на дороге, обеспечивающая проезд транспорта, но делающая проход животных (преимущественно скота) невозможным. и я чуть не врезаюсь в корявый дуб, скорбно охраняющий съезд налево на сельскую дорогу.

Тише, Сара. Следует помнить, что дорога от Бродфорда до Ардвасара весьма опасна. Хотя здесь все немного опасно.

На лобовое стекло падает крупная снежинка, и дворники мгновенно превращают ее в ничто. Я гляжу на низкие лысеющие горы. Ветры и вырубки постепенно сбривают с них растительность. Я думаю о людях, вырванных из своего родного ландшафта бедностью и «зачисткой Шотландского высокогорья». [14] Депортация шотландских горцев, известная в британской историографии как «зачистка Шотландского высокогорья» ( англ . Highland Clearances, гэльский Fuadach nan Gàidheal), – принудительное переселение жителей Шотландского высокогорья в 18 и 19 веках. Результатом депортации стало разрушение традиционной клановой системы шотландцев, массовая миграция на побережье моря, Шотландские низины, в Америку и Канаду. Сейчас численность жителей на Скае – двадцать пять тысяч человек, а через сто лет будет вполовину меньше. Иногда я представляю себе сцены эмиграции: овчарки втихаря убиты, фермерские жены рыдают, дети кричат, покидая свой прекрасный край и отплывая на запад.

Внезапно я подумала о дочери.

Дети кричат.

Я поняла, что мне сделать с дочерью. Я не хочу этого делать, но придется. А в связи с утренним ужасом – тем более.

Я добралась до школы. Неубедительно улыбаюсь встречным мамашам, оборачиваюсь, смотрю на бумажный плакат с надписью « Failte », прикрепленный скотчем к стеклянной двери, и гадаю, где она, где моя дочь?