С. Тремейн - Холодные близнецы

Из кухни вернулась Сара. Без второй бутылки. Его настроение ухудшилось донельзя, хотя куда уж тут ниже. Может, открыть вино позже, когда жена отправится на боковую? Хотя, ему пора завязывать. Кирсти нуждается в относительно трезвом и разумном отце. Должен ведь хоть кто-то соображать, что такое ответственность?

Но теперь ему очень сложно выкрутиться: надо поддерживать ложь в убедительном виде. Да остров не особо помог, а он надеялся, что тусклый неприятный ноябрь окажется не столь тоскливым. Да, а ведь еще поздняя осень. Что же будет зимой? А может, здешний климат их встряхнет: им волей-неволей придется выживать вместе.

Или зима покончит с ними.

Она топталась возле Энгуса, не садясь.

– Сара, а ты ничего от меня не скрываешь? С тобой что-то случилось после поездки в Глазго, если не раньше. Сара!..

Жена внимательно посмотрела на него и, как всегда, произнесла:

– Ничего.

– Сара!

– Извини, только что вспомнила. Мне надо приготовить одежду для Кирсти. Я ее не распаковала – коробка прибыла нынче утром, и… – пока Сара тараторила, он протянул руку и взял ее ладонь в свою. – Ты забыл, что скоро она начнет посещать новую школу?

Не зная, что еще сделать, он поцеловал ее руку. Но Сара отстранилась с виноватой улыбкой, повернулась и вышла из столовой через некрашеную дверь, шаркая по бетонному полу ногами в трех парах носков. Энгус проводил ее взглядом. Вздохнул.

Привидения?

Чушь. Если бы дело было в призраках!

С ними легко – ведь никаких привидений не существует.

Энгус решил занять себя тяжелым физическим трудом, чтобы избавиться от печали и злости. Эндорфины поднимут ему настроение. Хорошо бы наколоть дров – а то на улице темнеет.

Он направился в кухню и распахнул ветхую дверь, ведущую в чулан. Здесь, между швабр и водопроводных труб, крысы пищали каждую ночь напролет.

В помещении хранились вещи на любой вкус: штабели мебели ждали, когда их распилят и пустят на растопку, да мешок с углем, забытый еще небось со Второй мировой. Громоздились кучами бутылки и кастрюли, будто целая деревня беженцев бросила их во время панического бегства. Имелись также стопки пластиковых мешков, катушки синего нейлонового шпагата, пирамиды фарфоровых бутылей, большинство из которых треснуло. Его бабушка оказалась запасливой женщиной, серьезной островитянкой – из того поколения, когда выживание было не модной фишкой, а необходимостью. Она подбирала все, что море выносило на берег. «Взгляни-ка, мальчуган, это может нам пригодиться. Мы ее возьмем».

Энгус отобрал десяток поленьев, нацепил пластиковые защитные очки, всунул пальцы в поношенные отсыревшие перчатки и включил зажужжавшую электрическую пилу.

Следующие два часа он орудовал пилой в неверном свете тридцативаттной лампочки, еле-еле озаряющей дровяной чулан. Небо очистилось от облаков, над рябинами Камускросса сияла полная луна. Бини толкнулся носом в дверь, вбежал прямо в кучу ароматных опилок и плюхнулся на пол, помахивая хвостом и поглядывая на свежую стружку, желтыми клубами летящую из-под пилы.

– Порядок, парень. Точно, да?

Пес был каким-то печальным. Он загрустил с тех пор, как они переехали. Энгус ожидал, что ему понравится Торран: прекрасный остров, кишащий кроликами, тюленями и птицами, за которыми весело гоняться, и с грязными лужицами среди камней – это же гораздо лучше, чем замусоренный лабиринт из кирпича и бетона под названием Кэмден, разве нет?

Однако Бини часто пребывал в грустном настроении, как и сейчас, – он лег и положил морду между лапами.

Энгус выключил пилу, заполнив дровами три пластиковые кадки. Он стащил с себя залитые потом очки и потрепал Сони Бина за ухом, не снимая толстых перчаток.

– Что не так, старина? Остров надоел?

Пес заскулил.

– Поймал крысу, Бино? Их здесь тьма-тьмущая.

Энгус клацнул челюстями и изобразил собачьи лапы, сжав пальцы в кулак, стараясь подражать охотничьей собаке.

– Ам-ням-ням. Крысы, Бино! Эй, ведь ты у нас собака, твои предки столетиями ловили крыс, разве нет?

Бини нервно зевнул и опять положил морду между вытянутыми, как у сфинкса, передними лапами. Энгус почувствовал прилив симпатии. Он любил Бини. Он провел несчетное количество счастливых часов, гуляя с псом по лесам возле Лондона.

А резкая смена настроения Бини поставила его в тупик.

Раздумывая над этим, Энгус понял, что, когда они переехали, собака начала проявлять очень странные повадки. То пряталась в углу, будто испугавшись чего-то, то вообще не хотела заходить в дом. И с Сарой Бини вел себя по-другому. С Сарой и Кирсти, впрочем, довольно давно.

Мог Бини быть свидетелем тому, что произошло тем вечером в Девоне? Был ли пес наверху, когда все это случилось? Может ли вообще собака помнить и понимать события человеческой жизни?

Дыхание Энгуса вырывалось изо рта облачком пара и смешивалось с сырым воздухом. Чулан казался чудовищно холодным и промозглым, особенно теперь, когда он закончил крушить пилой дрова. Все окна заиндевели.

Прямо как в тот день, когда родились близняшки, – в самый холодный день в году.

Энгус уставился на тонкие ледяные узоры.

Горе подкосило Энгуса – прямо выбило почву из-под ног. Всегда такое ощущение, будто в регби подножку подставили.

Он прислонился к штабелю пыльных досок, чтобы не упасть.

Лидия, его маленькая Лидия. Лидия в больнице, с трубками, торчащими изо рта, открывшая на мгновение огромные глаза, чтобы попрощаться, как будто извиняясь.

Его Лидия. Малышка Лидия. Дорогая доченька.

Он тоже ее любил – сильно, как и Сара. Но почему-то считалось, что он скорбит меньше. А материнское горе представлялось жгучим и оправданным: ей-то можно сломаться!.. Да, ей разрешалось рыдать, месяцами горюя об ушедшей любимице. Ладно, он лишился работы, но в этом почти не было его вины! Кроме того, несмотря ни на что, он уже искал себе новую работенку.

А еще Энгуса бесило, что жена заслуживала порицания куда больше, чем он. Ему захотелось причинить жене боль. Наказать ее. За все, что случилось. Сделать ей очень больно.

А почему бы и нет? Его дочь мертва.

Энгус схватил с полки столярный молоток с гвоздодером, грубый и чуть тронутый ржавчиной. Стальные клыки гвоздодера испещряли коричневые пятна, похожие на засохшую кровь. Молоток был тяжеленным, что успокоило Энгуса. Правильный вес – то, что надо, – можно размахнуться, ударить сверху вниз и что-нибудь расколоть. Раз и навсегда. Взрыв красноты. Во все стороны разлетается мякоть, как от разбившейся дыни. Но не застрянет ли гвоздодер?

Дождь кончился, и море за окнами стало свинцовым. Энгус в отчаянии смотрел на некрашеные доски пола.

В сознание его вернуло тихое поскуливание. Бини смотрел на него, склонив голову набок. В глазах пса застыло любопытство. Неужто он почувствовал нелепые и страшные мысли хозяина?