Бентли Литтл - Кочегарка

– Вы этого не сделаете!

Харрисон крепко стукнул по столу кулаком так, что бумаги упали на пол.

– Никто не смеет мне указывать, что я могу, а что не могу делать в своей собственной компании, – прорычал он. – Никто!

В этот момент Уильямс понял, что проиграл этот спор. Теперь факты не играли для владельца железной дороги никакой роли. Даже апелляции к морали и общечеловеческим приличиям не будут услышаны. Мужчина чувствовал себя обиженным – и, по правде говоря, так оно и было. Уильямс не испытывал никакого уважения к людям, которые могли нанять на работу китаезу, и если бы он знал, что проект закончится именно этим, то никогда не использовал бы свои связи в сенате и не вкладывал бы свои деньги в это предприятие. Независимо от того, сколь благородна и насколько важна для будущего всей нации была его цель.

Уильямс встал, надел шляпу и отвесил полупоклон, который, он это хорошо знал, покажется Харрисону неприемлемым.

– Хорошего дня, сэр!

Не оборачиваясь, он вышел из офиса, злой сверх меры из-за того, как прошла встреча. Он ничего не смог добиться – более того, проиграл и настроил Харрисона против своей Цели.

Может ли он сейчас каким-то образом предотвратить надвигающуюся катастрофу? Выход должен быть. Будучи в здравом уме, он не может позволить железной дороге нанять тысячи этих желтых дьяволов – такой шаг, если он будет сделан, еще больше разрушит моральные устои общества и приведет страну еще ближе к признанию этих язычников. А этого зла он никак не мог допустить, так что чувствовал свою ответственность за возложенную на него обязанность остановить такое развитие событий.

В голове у него стала формироваться идея, которую он пока еще не мог выразить словами, но которая, как он полагал, могла принести успех в будущем.

На тротуаре перед зданием «Юнайтед Пасифик» [80] Американская компания, владеющая самой большой сетью железных дорог в США, основанная в 1862 г. А. Линкольном.

Уильямс на мгновение остановился и взглянул на затянутое облаками небо. К нему постепенно возвращалось хорошее настроение. Он глубоко вздохнул и натянул перчатки, которые достал из кармана пиджака.

Погода становилась прохладной.

Стоя над могилой своей супруги, Уильямс плюнул на нее.

Прошло уже пять лет с того момента, как он убил эту шлюху, пять лет с того момента, когда воспользовался своим супружеским правом и душил ее до тех пор, пока ее грязный язык не вылез между ее мертвыми губами. Каждый день, прошедший после этого, он не мог не радоваться ее уходу. Она умерла в мучениях, как и должно было случиться.

Но сначала он убил ее любовника Чина Ли.

Даже сейчас у него поднималось давление, когда он вспоминал, как застукал их – в своем собственном доме! – когда они издевались над ним и оскорбляли его, наставляя ему рога. Жена должна была знать, что он придет домой, должна была слышать, как он вошел и двинулся сначала по прихожей, потом по кухне, а потом по холлу, громко выкрикивая ее имя. Но она или была настолько охвачена страстью, или – что было, по его мнению, гораздо вероятнее – так хотела, чтобы он застал ее на месте преступления, что продолжала свое неестественное совокупление даже тогда, когда он ворвался в комнату.

Совершенно обнаженная, она лежала на своей кровати в позе, которую он никогда раньше не видел, широко раскинув ноги, а слуга-китаец вылизывал, как собака, ее промежность. Честер никогда в жизни не видел ничего более отвратительного и даже не слыхал ни о чем настолько распущенном и извращенном. Ее животные стоны, так же как и выражение страстного удовлетворения на ее вспотевшем лице, заставили его почувствовать тошноту. Китаец тоже был голым, и, когда Алиса увидела Уильямса, она схватила своего любовника за плечи, подняла его вверх и приняла в себя, чуть не задохнувшись, когда его увеличенный орган вошел в ее ждущее отверстие.

Это была прямая насмешка, намеренный удар по его мужскому самолюбию, хотя, не будь с ним в тот момент шпаги, все могло бы повернуться совсем по-другому. Но шпага была мгновенно и с яростью извлечена из ножен, и Уильямс нанес рубящий удар по желтой спине китайца, испытав удовлетворение от вида крови, которая полилась из пореза, и от вида этого труса, который с громкими криками попытался убраться с кровати.

На этот раз Уильямс нанес не рубящий, а колющий удар, и длинное лезвие легко вошло в бок слуги. Крики прекратились и сменились прерывистым бульканьем. Он извлек лезвие, небрежно вытер его о матрас, ощущая себя как человек, который только что раздавил надоедливое насекомое. Теперь кричала уже Алиса – ее обнаженный живот и грудь были покрыты кровью китайца. Он посмотрел на нее, следя за выражением ее лица в тот момент, когда нанес смертельный удар извивающемуся и умирающему существу на полу, пробив ему грудную клетку и не вынув шпаги из раны.

А потом повернулся к жене.

Ее крики превратились в хныканье, когда она поднялась выше по изголовью кровати, пытаясь защититься, – теперь ее распутные ноги казались крепко склеенными. Но сейчас его не интересовали ни правосудие, ни милосердие, и он задушил ее голыми руками, сжимая пальцы на ее гортани, пока она извивалась под его тяжестью, и ее движения были столь же непристойны, как и раньше. К тому моменту, когда она стала хватать его за руки, у нее уже не было сил, и она потеряла всякую способность к сопротивлению. Ее лицо стало сначала красным, а потом фиолетовым, глаза вылезли из орбит, а язык вывалился, когда она попыталась вдохнуть воздух.

А потом она умерла.

Он позволил слугам убрать всю эту грязь, не считая нужным и дальше пачкать себе руки. Хотя указания он давал им сам, и сам же проследил, чтобы они были скрупулезно выполнены.

Уильямс взглянул на другие могилы, удовлетворенный тем, что памятник его безвременно ушедшей супруге был самым большим, красивым и изысканным на всем кладбище. Естественно, что слугу на кладбище не похоронили. Его вообще нигде не похоронили. Труп отнесли в лес к югу от города и там бросили. Запах крови и человеческого мяса привлек внимание диких животных, и его попросту сожрали. А кости наверняка так и остались гнить под воздействием стихий.

Уильямс удовлетворенно улыбнулся.

Но его улыбка погасла, когда он услышал сигнал почтового поезда, который проходил через центр города. Этот сигнал заставил его вспомнить о Джебе Харрисоне. Президент железной дороги может считать, что он что-то понимает в бизнесе, но вот в китайцах он не понимает ни бельмеса. И Уильямс был абсолютно уверен в одном – еще до того, как строительство будет закончено, Харрисон горько пожалеет о том, что нанимал этих сукиных детей с узкими глазами. Может быть, сейчас они и выглядят старательными работниками, но когда дело дойдет до чего-то действительно серьезного и когда они действительно будут нужны – китаезы мгновенно испарятся, или не смогут выполнить то, что от них потребуют, или произойдет что-то страшное. В глубине души Честер был в этом уверен. Нельзя верить косорылому язычнику.