Дэн Симмонс - Друд, или Человек в черном

– Чушь собачья, – тупо бормочу я.

Диккенс коротко хохочет.

– Возможно, – говорит он, продолжая тихо посмеиваться. – Но с учетом всех последующих сюжетных поворотов и ходов читатель будет… был бы… в восторге от многочисленных открытий и сюрпризов, которые его ждут… ждали бы… впереди. К примеру, наш Джон Джаспер-Друд совершил убийство под влиянием гипноза и опиума одновременно. Последний – опиум, принимаемый во все больших и больших дозах, – подготовил почву для воздействия первого – гипнотического приказа убить брата.

– Это лишено всякого смысла, – говорю я. – Мы с вами неоднократно обсуждали тот факт, что месмерист не может приказать человеку совершить убийство… совершить любое преступление… несовместное с нравственно-этическими взглядами, которых этот человек держится в сознательном состоянии.

– Да, – соглашается Диккенс.

Он допивает последний глоток бренди и кладет фляжку в верхний левый внутренний карман сюртука (я запоминаю на будущее, где она находится). Как всегда при обсуждении сюжетных ходов и прочих моментов своих произведений, Чарльз Диккенс говорит смешанным тоном многоопытного профессионала и возбужденного мальчишки, сгорающего от желания рассказать интересную историю.

– Но вы не слушали меня, дорогой Уилки, – продолжает он, – когда я объяснял, что достаточно сильный гипнотизер – я, например, и уж точно Джон Джаспер-Друд и другие, пока неизвестные нам египетские персонажи, остающиеся за кулисами повествования, – может внушить человеку вроде нашего регента Клойстергэмского собора иллюзию существования в воображаемом мире, где тот не отдает себе отчета в своих поступках. А под дополнительным воздействием опиума и, скажем, морфия, подпитывающих данную иллюзию, он вполне может без собственного ведома совершить убийство или еще худшее злодейство.

Я подаюсь вперед. Я по-прежнему держу в руке револьвер, но напрочь о нем забыл.

– Если Джаспер убивает своего племянника… своего брата… под гипнотическим внушением призрачного Некто, – шепчу я, – то кто этот Некто?

– Ага! – ликующе восклицает Чарльз Диккенс, хлопая себя по колену. – Это самая восхитительная и занимательная часть тайны, Уилки! Ни один читатель из тысячи – нет, ни один из десяти миллионов, – даже ни один писатель из сотен собратьев по перу, которых я знаю и уважаю, в жизни не догадается, что гипнотизером и истинным убийцей в загадочном деле Эдвина Друда является не кто иной, как…

Колокола на высокой башне за спиной Диккенса начинают отбивать полночь.

Я вздрагиваю и часто моргаю. Диккенс резко поворачивается на камне и смотрит на башню, словно она живое существо, представляющее для него угрозу, а не безмолвное, холодное, слепое вместилище колоколов, возвещающих его смертный час.

Когда эхо двенадцатого удара замирает над узкими темными улицами Рочестера, Диккенс снова поворачивается ко мне и улыбается.

– Куранты пробили полночь, Уилки.

– Так о чем вы говорили? – подсказываю я. – О личности гипнотизера? Подлинного убийцы?

Диккенс складывает руки на груди.

– Я рассказал достаточно на сегодня. – Он встряхивает головой, вздыхает и едва заметно улыбается. – И достаточно на свой век.

– Вставайте, – говорю я.

У меня так кружится голова, что я чуть не падаю, поднявшись с камня. Мне трудно держать как надо револьвер и незажженный фонарь, словно я разучился делать две вещи одновременно.

– Идите, – командую я, хотя сам толком не понимаю, кому отдаю приказ – Диккенсу или своим ногам.

Позже я сознаю, что Диккенсу ничего не стоило спастись бегством, пока мы шли к задней границе кладбища, а потом через заросли травы на краю болота, где нас ждала известковая яма.

Если бы он пустился бежать, а мой первый поспешный выстрел оказался неудачным, тогда для него было бы пустяшным делом скрыться в высокой болотной траве и бегом, ползком убраться подальше. Найти его там было бы сложно и при дневном-то свете, а уж ночью практически невозможно, даже с фонарем. Вдобавок шум крепчающего ветра и отдаленный рокот прибоя заглушали бы шорох, производимый им в траве.

Но Диккенс не собирается бежать. Он спокойно идет впереди. Кажется, он тихонько напевает себе под нос. Я не улавливаю мелодии.

Когда мы останавливаемся, он встает на краю ямы, но лицом ко мне.

– Вам следует помнить, – говорит он, – что металлические предметы в моих карманах известь не уничтожит. Часы, подаренные мне Эллен… фляжку… галстучную булавку и…

– Я помню, – хриплю я. Мне вдруг становится тяжело дышать.

Диккенс коротко взглядывает через плечо на яму, но продолжает стоять лицом ко мне.

– Да, мой Джаспер Друд признался бы, что именно сюда он притащил труп Эдвина Друда… Джаспер моложе нас с вами, Уилки, а потому, хотя опиум существенно подорвал его физические силы, ему не составило бы труда пронести мертвого юношу несколько сотен ярдов…

– Замолчите, – говорю я.

– Вы хотите, чтобы я повернулся кругом? – спрашивает Диккенс. – Стал спиной к вам, лицом к яме?

– Да. Нет. Как вам угодно.

– Тогда я буду смотреть на вас, дорогой Уилки. Мой бывший друг, товарищ по путешествиям и некогда вдохновенный соавтор.

Я стреляю.

Выстрел гремит оглушительно, и револьвер дает столь сильную отдачу, что едва не выпрыгивает у меня из руки (честно говоря, я толком не помню, как палил из него на черной лестнице прошлой зимой).

– Боже мой! – восклицает Диккенс.

Он так и стоит где стоял. Он ощупывает грудь, живот, бедра с почти комическим видом.

– Похоже, вы промахнулись.

Тем не менее он не пытается бежать.

В барабане осталось еще три патрона.

Теперь я прицеливаюсь, стараясь унять дрожь в руке, и спускаю курок еще раз.

Пола Диккенсова сюртука взлетает до уровня талии и падает. Он опять ощупывает себя. Потом отводит полу сюртука в сторону и просовывает палец в отверстие, пробитое пулей. Должно быть, она прошла менее чем в дюйме от его бедра.

– Уилки, – мягко произносит Диккенс, – может, для нас обоих будет лучше, если…

Я снова стреляю.

На сей раз пуля попадает Диккенсу в грудь – этот звук ни с чем не спутать: словно тяжелый молоток ударяет по холодному металлу. Резко крутанувшись на месте, он падает навзничь.

Но не в яму. Он лежит на краю ямы.

И он все еще жив.

Я слышу его громкое, хриплое, затрудненное дыхание. Клокочущее, булькающее, словно легкие у него наполнены кровью. Я подхожу и останавливаюсь над ним. Он смотрит вверх, и я задаюсь вопросом, кажусь ли я сейчас Диккенсу ужасным черным силуэтом на фоне звездного неба.

В своих произведениях я несколько раз использовал отвратительное французское выражение coup de grâce [17]и почему-то всегда забывал, как оно правильно пишется. Но я никогда не забывал, что оно означает. Последний выстрел надо сделать в голову – чтобы наверняка.