Роберт Киркман - Ходячие мертвецы. Дорога в Вудбери

– Мартинес! Стой!

Почувствовав, как его крепко схватили за руку, Мартинес развернулся и увидел Губернатора.

– Погоди секунду, – едва слышно произнес этот жилистый человек, и в его глубоко посаженных глазах промелькнула искра заинтересованности. Его усы, свисавшие по обе стороны ото рта, подобно подкове, стали густыми и темными, придав его лицу хищное выражение. Поверх полотняной рубашки и джинсов на нем был длинный черный плащ, на ногах – высокие кожаные сапоги; волосы величественно развевались на ветру. Он выглядел как рыцарь-дегенерат из девятнадцатого века, этакий стильный вооруженный бандит. – Хочу кое-что проверить.

Мартинес опустил оружие и качнул головой в сторону драки:

– Боюсь, как бы кого-нибудь не убили.

К этому моменту здоровый Джонни Прюитт уже сомкнул свои толстые пальцы на горле Дина Гормана, и Горман начал задыхаться и хрипеть. В считаные секунды драка превратилась из жестокой в смертельную. Прюитт не собирался отступать. Толпа разразилась жуткими хриплыми возгласами. Горман дергался и корчился на земле. Ему не хватало воздуха, лицо его приобретало цвет баклажана. Глаза были навыкате, во все стороны летела кровавая слюна.

– Не бойся, бабушка, – пробормотал Губернатор, пристально наблюдая своими пустыми глазами.

И в эту минуту Мартинес понял, что Губернатор следил не за самой дракой. Глаза его скользили по выстроившимся полукругом зрителям: Губернатор наблюдал за наблюдателями. Казалось, он впитывал в себя выражение каждого лица, каждый зверский вой, каждый выкрик и возглас.

Тем временем Дин Гоман на земле начал затихать в мертвой хватке похожих на сардельки пальцев Джонни Прюитта. Лицо Гормана посерело и уже приблизилось по цвету к сырому цементу. Его глаза закатились, он перестал бороться.

– Ладно, хватит… Оттащи его, – сказал Губернатор Мартинесу.

– ВСЕ НАЗАД!

Мартинес проложил себе дорогу через толпу, держа винтовку обеими руками.

Под дулом ствола «МГ» толстый Джонни Прюитт наконец-то разжал свои руки, и Горман задергался.

– Приведи Стивенса, – приказал Мартинес одному из охранников.

Толпа, все еще возбужденная от этого ажиотажа, застонала. Одни ворчали, другие свистели, разочарованные разрядкой.

Стоя поодаль, Губернатор внимательно наблюдал за этим. Когда зрители начали расходиться в разные стороны, качая головами, он подошел к Мартинесу, по-прежнему стоявшему над мучившимся Горманом.

Мартинес поднял глаза на Губернатора:

– Жить будет.

– Хорошо. – Губернатор взглянул на парня, валявшегося на земле. – Думаю, я понял, что делать с гвардейцами.

В то же самое время в темноте импровизированной камеры на нижних ярусах гоночного трека шептались четверо мужчин.

– Не сработает, – скептически произнес первый, который скорчился в углу в пропитанных мочой семейных трусах и смотрел на тени своих товарищей по заключению, сидевших вокруг него на полу.

– Да заткнись ты, Мэннинг, к чертовой матери! – прошипел второй, Баркер, тощий как палка двадцатипятилетний парень, сердито глядевший на остальных арестантов сквозь длинные пряди сальных волос.

Когда-то Баркер был любимчиком майора Джина Гэвина в Кемп-Элленвуде в Джорджии и получил назначение на специальную службу в 221-м батальоне военной разведки. Теперь – спасибо этому психу Филипу Блейку – Гэвина больше не было, а Баркера разжаловали, превратив в униженного полуголого оборванца и бросив в подвал забытых богом катакомб, где ему приходилось существовать лишь на холодной овсянке да изъеденном червями хлебе.

Четверо караульных находились здесь на «домашнем аресте» уже больше трех недель, с того самого момента, как Филип Блейк хладнокровно, на глазах десятков горожан, одним выстрелом убил их офицера Гэвина. Теперь они чувствовали лишь голод и чистую ярость, цепляясь за тот факт, что Баркер был прикован к стене из шлакоблоков прямо слева от закрытой двери и с этого места теоретически мог напрыгнуть на человека, входящего в камеру, – например, на Блейка, который регулярно наведывался сюда, чтобы забрать одного из узников и отвести его на встречу с какой-то чудовищной участью.

– Он не глуп, Баркер, – прохрипел из противоположного угла третий человек, Стинсон. Он был старше и полнее остальных, этакий славный парень с гнилыми зубами, который когда-то руководил отделом реквизиций на базе Национальной гвардии.

– Я согласен со Стинсоном, – сказал Томми Зорн, сидевший в нижнем белье у дальней стены. Кожу на его исхудалом теле покрывала неприятная сыпь. Когда-то Зорн работал на базе Национальной гвардии в отделе доставки. – Он нас сразу раскусит.

– Не раскусит, если все сделать четко, – возразил Баркер.

– И кто же будет изображать мертвеца?

– Да без разницы. Я вот точно врежу ему, когда он откроет дверь.

– Баркер, по-моему, ты здесь совсем двинулся. Серьезно. Хочешь кончить, как Гэвин? Как Грили, Джонсон и…

– ТЫ ХРЕНОВ ТРУС!!! МЫ ВСЕ КОНЧИМ, КАК ОНИ, ЕСЛИ ВЫ ЧТО-НИБУДЬ С ЭТИМ НЕ СДЕЛАЕТЕ!

Громкость голоса Баркера, натянутого, как высоковольтный провод, резко оборвала разговор. Четверо караульных долго сидели в темноте, не произнося ни звука.

Наконец Баркер сказал:

– Нужно лишь, чтобы один из вас, пидоров, изобразил мертвеца. Больше я ни о чем не прошу. Я оглушу его, как только он войдет.

– Сложно сыграть убедительно, – протянул Мэннинг.

– Изваляйся в дерьме.

– Очень смешно!

– Порежься и размажь кровь по лицу – и пусть высохнет. Не знаю… Царапай глаза, пока кровь не пойдет. Хочешь отсюда выбраться?

Повисла долгая пауза.

– Вы же хреновы гвардейцы, черт вас дери! Хотите сгнить здесь, как опарыши?

Снова воцарилась тишина, а затем в темноте раздался голос Стинсона:

– Ладно, я согласен.

Боб вслед за Губернатором прошел через скрытую от посторонних глаз дверь с одной из сторон гоночного трека, затем спустился по железной лестнице и пересек узкий коридор со сложенными из шлакоблоков стенами. Шаги гулким эхом отдавались в тускло освещенном помещении. На потолке горели питающиеся от генераторов аварийные светильники, забранные сеткой.

– Я наконец-то понял, Боб, – сказал Губернатор, бренча связкой ключей от всех замков, висевшей на длинной цепочке у него на ремне. – Этому городу нужны… зрелища.

– Зрелища?

– У греков был театр… У римлян – цирки.

Боб понятия не имел, о чем говорил Губернатор, но покорно следовал за ним, потирая сухие губы. Ему жутко хотелось выпить. Он расстегнул свою камуфляжную куртку. Из-за духоты и влажности, царивших в напоминавшем пещеру бетонном подземелье гоночного трека, над его обветренными бровями выступили капельки пота.

Они прошли мимо запертой двери, и Боб готов был поклясться, что из-за нее до него донесся характерный приглушенный шум восставших мертвецов. В коридоре завоняло гниющей плотью и плесенью. Живот Боба скрутило.