Татьяна Форш - Цыганское проклятье

– Силантий Матвеевич, да что вы…

– Не перебивай. Чую, смерть рядом идет, времени не остается совсем. Виноват я, Павлуша, ой, как виноват. Ты как прибудешь в поместье…

Его покаянную речь прервал надрывный волчий вой. Жеребец под генералом заржал и понес, монах едва успел в седло вскочить. Когда подъехали к поместью, темень стояла беспросветная.

– Хэй, есть кто дома! Выходите, я господина вашего привез! – гаркнул семинарист, придерживая генерала.

Ворота открылись, и, подсвечивая факелом, показался парнишка лет семнадцати, в беленой простой рубахе и широких портках.

– Прибыли? – заулыбался он, но, увидев хрипящего генерала и незнакомца, сидящего с ним рядом, осекся. – Что стряслось, Матвеич?

Строгий Силантий Матвеевич никому не позволял обращаться к себе так. Только по имени и отчеству. А вот пацаненку этому прощал многое. Ему даже нравилось, что тот его не боится, хотя и знал точно – уважает.

– Степка, помоги… – прохрипел он. – Зови подмогу…

Придерживая раненого, Павел спешился.

– Некогда лясы точить, надо Силантия Матвеевича до дома донести. А мне лошадку резвую подсуропь, эту загнали совсем. За лекарствами метнусь.

– Неужто снова волки? – Паренек истово перекрестился.

– Знать, согрешили мы, коли Господь посылает испытания. – Лицо монаха на мгновение застыло скорбной маской. – Да полно тебе, помоги.

Вместе они сняли раненого с седла, подхватили под руки и не без труда потащили в поместье. Уложили на диван, и, пока монах снимал с раненого одежду, Степан убежал звать подмогу.

– Фекла! Катька! Где вас носит, шельмы? А ну подь сюды!

На его крик выбежала девушка не более шестнадцати лет от роду. Вытерев мокрые руки о фартук, она недобро зыркнула на Степку.

– Ты чего орешь, командуешь, точно барин! Вот хозяин вернется, я ведь не смолчу.

– Помирает генерал наш. Вот-вот Богу душу отдаст!

Увидев раненого господина, девушка на миг замерла, но тут же принялась действовать. Резво оттолкнула Степана и зло зыркнула на монаха:

– Отпевать, что ли, уже пришел? Так ты смерть не зови раньше сроку, сама знает, когда подоспеть. Силантий Матвеич, а, Силантий Матвеич, слышишь меня?

– В беспамятстве он, – ответил за генерала монах и посмотрел на Степана: – Я лошадь просил. В город мне надо. Обернусь мигом.

Фекла тем временем во все глаза смотрела на хозяина, следя за едва слышным дыханием.

– Вроде и не дышит уже… – вдруг всхлипнула она, прижав ручонки к груди.

– А ну пошла прочь, кликуша окаянная! – рявкнул на нее Степан и приказал: – Лучше Катьку приведи. – Когда девчонка убежала, посмотрел на монаха: – Бери лошадь, на которой прибыли, некогда мне уже новых седлать. Буян – он сильный! Выдюжит.

Павел кивнул и вышел в духоту летней ночи.

Когда стих перестук копыт, Степан подошел к генералу, прислушался. Дышит. Говорят, монахи едва ли не с того света людей доставали. И его господину помогут. Иначе и быть не может. Непременно помогут. Только уж больно лицо у Силантия Матвеевича бледное. В гроб и то краше кладут. Степан наклонился ближе, и в ту же минуту генерал распахнул глаза.

Парень отпрянул и перекрестился. Ему вдруг почудилось, что они полыхнули недобрым красным отблеском.

– Степан, – едва слышно позвал его генерал, – отойду я к рассвету. Чую, недолго осталось. Где Павел? Монах, что привез меня?

– В город он поехал, батюшка! Может, за лекарством каким для тебя! Обещал быстро вернуться.

– Ежели к тому часу я преставлюсь, веди его в мой кабинет. За шторой комната тайная. В ней богатства мои и Марьюшкины. Дай ему то, что попросит за помощь бесценную, да сам о мародерстве не помышляй! У меня все в завещании записано! Службу свою для Марьюшки сохрани. Она тебя не обидит. Ангел она…

– Ой, ангел, Силантий Матвеевич, чистый ангел, – запричитала Фекла, вернувшаяся в зал уже вместе с дородной кухаркой Катькой.

– Да на кого же ты нас покидаешь, отец родной? – присоединилась та.

– Угомонитесь! – выдохнул генерал едва слышно. На губах запеклась кровь. Закашлялся и попытался привстать на подушках, но тут же рухнул обратно. Зубы сжал до скрежета, но не показал, как больно ему.

Еще чего, перед челядью выть да стенать!

– Матвеич, да куда же ты собрался? Лежать надо, силы беречь, скоро спаситель твой вернется. Дождись его, Матвеич.

– Дождусь. Исповедь пусть у меня примет. Не верил в Бога, пока жил. Знать, помереть надо, чтобы веру обрести. А пока ступайте на двор. Чудится мне, вроде подъехал кто-то?

В ту же минуту в дом стремительно шагнул Павел. На плече дорожная сумка, а в ней позвякивает что-то. Увидев генерала, он испуганно сглотнул. Синюшная бледность уже залила все лицо и грудь. А множественные укусы и развороченный бок почернели. Только бы волки не оказались больными да не занесли заразу в генеральское тело.

– Нагрейте воды, чтобы теплая была. Да тряпок чистых побольше.

Всхлипывающие служанки вздрогнули и заметались, исполняя. Катерина принесла две бадейки с водой, от которой шел пар. Фекла – охапку простыней барских.

– Степан, раны прижечь придется. Неси кочергу, да только накали хорошенько. Я пока спиртом да водой грязь с ран уберу. Горячки вроде нет, а крови потерял много.

– В своем ли ты уме, монах? – В глазах Степана полыхнула ярость. – Генерала как жеребца прижигать вздумал? Да он мне как отец родной, я же любому за него глотку порву. Так и знай!

– Если раны не закрыть, особливо ту, большую, огонь по крови пойдет, и тогда точно поминай как звали. А ну как волчара бешеный был?

– Послушай знающего человека, остолоп необразованный, – набросилась на парня Катерина. – Вот вода теплая и тряпки. Как просили. Сама недавно с печи сняла. А кочергу я сейчас нагрею, не беспокойтесь. Надо так надо! Лишь бы господин выжил!

Павел коротко кивнул и аккуратно стал промывать укусы лечебной настойкой на ромашке да шалфее. Немного смочил генералу губы, но тот тут же зашелся в кашле.

Плохо дело.

Вскоре подоспела Катерина с кочергой.

– Степан, подержи господина своего. – Павел взял кочергу, глядя на пышущий жаром наконечник. – Хоть и без памяти он сейчас, да кто же знает, как тело себя поведет на боль адскую.

Парень сжал кулаки до белых костяшек, но просьбу выполнил. Приподняв хозяина, он крепко стиснул ему руки и сам навалился – не вырваться и здоровому. Эх, выжил бы хозяин-батюшка…

– Слышь, монах, Матвеич об исповеди просил. Примет ли его Господь, коли без исповеди-то?

– Господь всех примет, Степан. Но за грехи всякий ответит. Готов?