Карлос Сафон - Марина

Последовала длительная пауза.

Ева Иринова протянула руку к лицу Марины и погладила его, касаясь щек, губ и шеи. Она читала Маринину красоту и совершенство дрожащими жадными пальцами. Марина сглотнула. Женщина опустила руку, и я увидел под вуалью блеск ее глаз без век. Лишь тогда она заговорила и поведала нам историю, остававшуюся тайной больше тридцати лет.

— Свою родную страну я видела лишь на фотографиях. Все, что я знала о России было мною почерпнуто из анекдотов, россказней и воспоминаний других народов. Я родилась на корабле, шедшем по Рейну, в послевоенной разрухе и запустении.

Много лет спустя я узнала, что моя мать, уже беременная мною — больная и всеми покинутая — тайно пересекла российско-польскую границу, спасаясь от революции. Родив меня, она скончалась. Я так и не узнала, как ее звали и кто был моим отцом. Ее похоронили на берегу реки в безымянной могиле, а меня взяли на воспитание близнецы Сергей и Татьяна Глазуновы, актеры из Санкт-Петербурга, которые путешествовали на том же корабле. Как сказал мне Сергей впоследствии, сделали они это не только из сострадания, но и потому что я родилась с глазами разного цвета, что считается хорошей приметой.

Благодаря изворотливости и умелым манипуляциям Сергея в Варшаве мы примкнули к цирковой труппе, направлявшейся в Вену. В моих первых воспоминаниях фигурируют члены этой труппы и их звери. Цирковой шатер, жонглеры и глухонемой факир по имени Владимир, который ел стекло, выдыхал огонь и часто дарил мне бумажных птичек, которых делал якобы с помощью магии.

Вскоре Сергей стал директором труппы и мы поселились в Вене.

Цирк был моей школой и домом. Уже тогда мы знали, что он был обречен. Ситуация на мировой арене становилась более гротескной, чем пантомимы наших паяцев и танцы цирковых медведей. Очень скоро в нас перестали нуждаться. Двадцатый век стал самой большой цирковой площадкой в истории мира.

Когда мне исполнилось семь или восемь, Сергей заявил, что мне пора зарабатывать себе на пропитание.

Я стала принимать участие в представлениях — сначала в качестве талисмана Владимира, а потом с сольным номером, в котором я пела колыбельную медведю.

Однако мой номер, который изначально задумывался лишь как связка, имел успех. И больше всех это удивило меня. Сергей решил расширить поле моей деятельности. Так я начала петь песни нашим больным, голодным львам, стоя на ярко освещенном помосте. И звери, и публика заворожено слушали меня. В Вене пошли слухи о девочке, которая звуками своего голоса могла укрощать диких зверей. И люди платили деньги, чтобы посмотреть на меня. Мне было девять лет.

Сергей быстро понял, что цирк ему больше не нужен. Девочка с глазами разного цвета действительно приносила удачу. Он оформил все документы и официально стал моим опекуном, после чего объявил труппе, что мы теперь были сами по себе. Сергей намекал на то, что цирк — неподходящее место, чтобы растить девочку. Когда выяснилось, что кто-то на протяжении многих лет клал себе в карман часть прибыли цирка, Сергей с Татьяной обвинили Владимира, а потом еще добавили, что он позволял себе некие вольности в отношении меня. Так Владимира осудили и посадили в тюрьму, хотя денег он не брал.

В честь ухода из труппы Сергей купил роскошный автомобиль, стал одеваться как денди и дарить Татьяне дорогие украшения. Мы сняли виллу в венском лесу.

Было неясно, где Сергей берет деньги на всю эту роскошь. Я дни и ночи напролет пела в театре рядом с Венской оперой в спектакле под названием «Московский ангел». Меня назвали Евой Ириновой — это имя Татьяна встретила в каком-то успешном бульварном романе. Впоследствии таких заимствований было множество.

По совету Татьяны я стала брать уроки у преподавателей вокала, актерского мастерства и танцев. Я либо выступала, либо репетировала. Сергей не разрешал мне заводить друзей, ходить на прогулки, оставаться одной или читать книги. Он говорил, что это для моего же блага. Когда я вошла в подростковый период, по настоянию Татьяны мне была выделена отдельная комната. Сергей неохотно согласился, но ключ оставил себе. Он часто возвращался домой пьяным и пытался войти в мою комнату. Как правило, он бывал настолько пьян, что просто не мог попасть ключом в замочную скважину. Но не всегда. В те годы единственной моей отрадой были овации безликой публики. Со временем одного лишь воздуха мне стало мало для жизни.

Мы часто путешествовали. Слухи обо мне вышли за пределы Вены и достигли ушей парижских, миланских и мадридских импресарио. Сергей и Татьяна неотлучно следовали за мной. Само собой, я не видела ни гроша из денег, которые на мне зарабатывали, и даже не знала, что с ними делают. У Сергея вечно были долги и кредиторы. По его словам, все это было из-за меня, так как деньги уходили на мое содержание, а я никак не отблагодарила их с Татьяной за все, что они для меня делали. Сергей внушил мне, что я была глупой, ленивой, невежественной неряхой. Я была полнейшим ничтожеством, недостойным ничьей любви и уважения.

Но это было неважно, ведь, — шептал мне на ухо Сергей, испуская запах алкоголя, — они с Татьяной всегда будут рядом, чтобы заботиться обо мне и защищать меня от мира.

В день своего шестнадцатилетия я осознала, что противна самой себе и даже в зеркало смотреть мне тошно. Я стала голодать. Мое тело тоже было мне ненавистно, и я прятала его под грязными лохмотьями. Однажды я нашла у Сергея в мусоре старую бритву, забрала ее себе и часто резала себе руки, чтобы наказать себя. Татьяна каждый вечер молча обрабатывала порезы.

Два года спустя в Венеции увидевший меня на сцене граф сделал мне предложение.

В тот вечер Сергей зверски меня избил.

Он разбил мне лицо и сломал два ребра. Татьяна при помощи полицейских смогла его удержать, но Венецию я покинула в карете скорой помощи.

Мы вернулись в Вену, где финансовые проблемы Сергея приняли совсем серьезный характер. Нам угрожали. Однажды ночью кто-то пытался поджечь дом, пока мы спали.

За несколько недель до этого Сергею поступило предложение от мадридского импресарио, который видел мое успешное выступление. Даниель Местрес, как он себя называл, участвовал в реконструкции старого Королевского театра, и хотел открыть новый сезон с моим участием. Так мы собрали чемоданы и практически сбежали из Вены на рассвете, направляясь в Барселону. Мне должно было вот-вот исполниться девятнадцать лет, и я молила небо, чтобы оно не позволило мне дожить до двадцати. Тогда я стала подумывать о самоубийстве: меня в этом мире ничто не держало. Уже давно я была мертва, просто не понимала этого. В то время я и повстречала Михаила Кольвеника…