Карлос Сафон - Марина

Выстрел раздался справа от меня. От грохота чуть не лопнули барабанные перепонки, и в воздухе повис запах пороха. Арлекин валялся у меня в ногах. Еще один выстрел. Удушающая хватка вокруг горла исчезла, и я повалился на землю, ощущая лишь сильный запах пороха. Кто-то подбежал ко мне. Я открыл глаза и увидел, что надо мной склонился человек. Он поднял меня.

Потом я увидел дневной свет, а легкие наполнил свежий воздух. Я потерял сознание и помню только звон маленьких колокольчиков лошадиной упряжки на фоне бесперебойного звона больших колоколов.

Комната, в которой я очнулся, показалась мне знакомой. Окна были закрыты, а сквозь занавески струился прозрачный свет. Рядом со мной был чей-то неподвижный силуэт.

Марина.

— Добро пожаловать в мир живых.

Я рывком сел на кровати. Зрение тут же помутилось, а в мозг вонзились стальные иглы. Марина положила руку мне на плечо, и боль стала медленно утихать.

— Тише, — прошептала она.

— Как я тут оказался?

— Кто-то привез тебя на рассвете. В карете. Не знаю, кто.

— Кларет, — пробормотал я, восстанавливая по кусочкам события вчерашней ночи.

Это Кларет вызволил меня из туннеля и привез назад, в особняк. Я понял, что обязан ему жизнью.

— Ты меня до смерти напугал. Где ты пропадал? Я тебя ждала всю ночь. Никогда больше не смей так делать, слышишь?

У меня болело все тело, и даже кивнул в ответ я с трудом.

Я снова растянулся на кровати. Марина поднесла к моим губам стакан воды, который я опустошил залпом.

— Еще хочешь?

Я закрыл глаза и услышал, как она снова наполняет стакан.

— А Герман? — спросил я.

— У себя в кабинете. Он беспокоится за тебя. Я сказала, что ты неважно себя чувствуешь.

— И он поверил?

— Мой отец верит всему, что я говорю, — просто ответила Марина, протягивая мне стакан.

— Зачем он столько сидит у себя в кабинете, раз больше не рисует?

Марина взяла меня за запястье и проверила пульс.

— Мой отец художник, — сказала она чуть погодя. — А художники живут либо будущим, либо прошлым. У Германа остались лишь воспоминания. Ими он и живет.

— Но у него есть ты.

— Я его главное воспоминание, — она посмотрела мне прямо в глаза. — Я тут принесла тебе покушать. Нужно восстанавливать силы.

Я жестом отказался. О еде было противно даже думать.

Марина поддерживала мне голову, пока я пил. Прохладная чистая вода казалась мне нектаром.

— Который час?

— Полдень. Ты проспал почти восемь часов.

Она приложила руку мне ко лбу на несколько секунд.

— Хотя бы температуры больше нет.

Я открыл глаза и улыбнулся. Марина, побледневшая, сосредоточенно смотрела на меня.

— Ты бредил. Разговаривал во сне…

— И что говорил?

— Глупости всякие.

Я потрогал пальцами горло. Больно.

— Не трогай, — сказала Марина, хватая меня за руку. — У тебя тут порядочная рана. А еще порезы на плечах и спине. Кто это с тобой сделал?

— Не знаю…

Марина нетерпеливо вздохнула.

— Ты меня жутко напугал. Я не знала, что делать. Сходила позвонить Флориану, но в баре мне сказали, что ты уже звонил, и инспектор ушел в неизвестном направлении. Я звонила еще раз незадолго до рассвета, но он еще не вернулся…

— Флориан мертв, — голос мой дрогнул, когда я произнес имя бедного инспектора. — Вчера ночью я снова был на кладбище… — начал я.

— Да ты совсем рехнулся, — перебила Марина.

Возможно, так оно и было. Она молча протянула мне третий стакан воды, и я выпил все до последнего глотка, после чего не торопясь поведал ей о событиях прошедшей ночи. Когда я закончил рассказ, Марина лишь молча смотрела на меня. Мне показалось, что ее что-то беспокоило. И это что-то не имело никого отношения к тому, что я рассказал. Она заставила меня съесть все, что принесла, хотел я того или нет. На подносе был хлеб и шоколад. Она не отрывала от меня глаз, пока не убедилась, что съел половину плитки и кусок хлеба астрономических размеров. Попавший в кровь сахар быстро вернул меня к жизни.

— Пока ты спал, я тоже поиграла в детектива, — Марина указала на толстую книгу в кожаном переплете на прикроватной тумбочке.

Я прочитал на корешке заглавие.

— Ты увлекаешься энтомологией?

— Насекомыми, — уточнила Марина. — Я кое-что нашла о хорошо нам знакомой черной бабочке.

— О Дьяволе…

— Уникальное создание. Она обитает в туннелях и подвалах, избегает света. Ее жизненный цикл состоит из четырнадцати дней. Перед смертью она хоронит себя в отбросах, а через три дня на том же месте появляется новая личинка.

— Она воскресает?

— Можно сказать и так.

— А питается чем? — спросил я. — В туннелях ведь ни цветов, ни пыльцы…

— Ест своих же, — ответила Марина. — Все описано в книге. Типичные представители братьев наших меньших среди насекомых.

Марина подошла к окну и раздвинула занавески. Солнечный свет затопил комнату. Девушка в задумчивости не отходила от окна. Я почти слышал, как вращаются шестеренки ее мозга.

— Зачем было нападать на тебя и отнимать альбом, а потом разбрасывать фотографии оттуда?

— Возможно, нападавший искал что-то, что было в альбоме.

— Но, что бы это ни было, этого там не оказалось… — закончила за меня подруга.

— Доктор Шелли… — вдруг вспомнил я.

Марина растерянно посмотрела на меня.

— Когда мы к нему пришли, то принесли снимок, сделанный в его приемной, — объяснил я.

— И оставили ему!..

— Скажу больше. Когда мы уходили, он бросил фото в огонь.

— Зачем Шелли сжигать этот снимок?

— Возможно, он не хотел, чтобы эту фотографию кто-либо видел… — предположил я, поднимаясь с кровати.

— И куда это ты собрался?

— К Луису Кларету, — ответил я. — У этого человека есть ответы на все наши вопросы.

— В течение ближайших двадцати четырех часов ты не выйдешь из этого дома, — заупрямилась Марина, направляясь к двери, — Инспектор Флориан погиб, спасая тебя, давая возможность убежать.

— В течение ближайших двадцати четырех часов то, что обитает в этих туннелях, вполне может отправиться искать нас, если мы не сделаем ничего, чтобы это остановить, — возразил я. — Восстановить справедливость — это меньшее, что мы можем сделать для Флориана.

— Шелли сказал, что для мертвых справедливость не нужна, — напомнила Марина. — Возможно, он был прав.

— Возможно, — признал я. — Но она нужна нам.

Когда мы подошли к границе Раваля, в переулках уже висел туман, окрашенный светом жилых домов и видавших виды притонов. Мы оставили позади приветливый шум квартала Рамблас и стали углубляться в самый убогий район города. Тут не было ни одного туриста и ни одного зеваки. За нами украдкой наблюдали из дверей вонючих подъездов и неаккуратно прорубленных окон фасадов, которые как будто таяли, словно глина. Шум работающих телевизоров и радио наполнял этот остров нищеты, не поднимаясь выше крыш.