Карлос Сафон - Марина

Глас Раваля вообще никогда не достигал неба.

Вскоре в просветах между зданиями, покрытыми многолетним слоем грязи, стал виден темный, внушительный силуэт Большого королевского театра. На шпиле здания, словно флюгер, красовалась большая бабочка с черными крыльями. Мы замерли, глядя на это фантастическое зрелище. Самое невероятное здание Барселоны разлагалось здесь как труп в болоте.

Марина указала на освещенные окна третьего этажа пристройки. Я увидел вход в конюшню, откуда можно было попасть в жилище Кларета.

Мы направились к двери. Под лестницей все еще хлюпала вода, оставшаяся после вчерашнего ливня. Мы стали подниматься по шатким темным ступеням.

— А если он не захочет нас принять? — Обеспокоенно спросила Марина.

— Вероятно, он ждет нас, — пришло мне в голову.

Когда мы поднялись на второй этаж, я заметил, что Марина дышала тяжело, с большим трудом. Я остановился и увидел ее бледное лицо.

— Ты как?

— Немного устала, — с неубедительной улыбкой ответила она. — Ты идешь слишком быстро.

Я взял ее за руку и повел наверх ступенька за ступенькой.

Мы остановились у двери Кларета. Марина глубоко вздохнула, и я увидел, как задрожала у нее грудь.

— Я в порядке, правда, — сказала она, угадывая мои опасения. — Пойдем скорей. Ты меня сюда привел не окрестностями любоваться.

Я постучал в дверь костяшками пальцев. Деревянная дверь была массивной, старой и твердой, как стена. Я постучал еще раз. Послышались медленные шаги. Открылась дверь, и мы увидели Луиса Кларета — человека, который спас мне жизнь.

— Проходите, — только и сказал он, снова уходя в глубь комнаты.

Мы закрыли за собой дверь. Квартира была темной и холодной. Краска хлопьями свисала с потолка, словно чешуя рептилии. В светильниках без ламп обитали пауки. Плиточная мозаика у наших ног превратилась в осколки. Тут мы услышали из глубины квартиры голос Кларета.

Мы пошли за ним следом и попали в комнату, слабо освещенную огнем в камине. Кларет сидел у камина, молча глядя на раскаленные угли. Стены были увешаны старыми портретами, изображениями людей и лиц из других времен. Кларет посмотрел на нас. У него был ясный, пронизывающий взгляд, седые волосы и морщинистая кожа. Время избороздило его лицо десятками линий, но в нем чувствовалась такая жизненная сила, какой не было и в людях на тридцать лет моложе. В нем угадывались стать и манеры человека, привыкшего к высшему свету.

— У меня не было возможности вас поблагодарить. За то, что спасли мне жизнь.

— Ты не меня должен благодарить. Как вы меня нашли?

— Вас упоминал инспектор Флориан, — вмешалась Марина. — Он сказал нам, что вы и доктор Шелли были единственными людьми, которые до конца оставались с Михаилом Кольвеником и Евой Ириновой и никогда их не покидали. Как вы познакомились с Кольвеником?

На губах Кларета заиграла слабая улыбка.

— Сеньор Кольвеник приехал в этот город в самую холодную зиму века, — начал он. — Одинокий, голодный и замерзший, он нашел убежище в подъезде старого здания, где и решил переночевать. Денег у него едва хватило бы на хлеб и горячий кофе. Больше у него не было ничего.

Пока он размышлял, как быть дальше, он заметил, что был в подъезде не один. Там так же скрывался от холода ребенок лет пяти — нищее дитя в лохмотьях, такое же потерянное, как и он сам. Они говорили на разных языках, так что понимали друг друга с трудом. Но Кольвеник ему улыбнулся и отдал свои деньги, жестами показав мальчику, чтобы тот купил себе еды. Ребенок, не веря в то, что произошло, со всех ног побежал в круглосуточную булочную на Плаза-Реаль за ковригой хлеба. Он вернулся назад, чтобы разделить трапезу с незнакомцем, но того уже забирала полиция.

В тюрьме Кольвеника сильно избили. Пока он отлеживался в больнице, ребенок околачивался у дверей тюрьмы как потерявшая хозяина собака. Спустя две недели Кольвеник, хромая, вышел на свободу.

Мальчик ждал его, чтобы помочь. Он превратился в его проводника и поклялся никогда не покидать человека, который спас его в худшую из ночей, отдав все до последнего гроша… Этим мальчиком был я.

Кларет поднялся и жестом показал нам, чтобы мы последовали за ним по узкому коридору, ведшему к двери. Он достал ключ и открыл дверь. За ней была еще одна такая же дверь, а между ними — небольшая прихожая.

Чтобы хоть что-то видеть в царившем тут мраке, Кларет зажег свечу. Он открыл другим ключом вторую дверь. В прихожую хлынул поток воздуха, и свеча зашипела. Когда мы подошли ко второй двери, Марина сильно сжала мне руку. Мы замерли на месте, созерцая потрясающее зрелище — внутреннее убранство Большого королевского театра.

Огромный купол возвышался на десятки метров. Бархатные занавески лож колыхались в пустоте. Огромные хрустальные люстры над рядами кресел, бесконечными и пустыми, так никогда и не подключили к электричеству. Мы через боковую дверь попали на сцену. Над нами располагался механизм для перемены декораций, состоявший из множества занавесов, помостов, блоков и мостков, терявшихся за пределами видимости.

— Сюда, — повел нас Кларет.

Мы пересекли сцену. В оркестровой яме валялись кое-какие инструменты. На дирижерском пюпитре лежали открытая на первой странице партитура, покрытая слоем паутины. Со сцены был виден широкий центральный проход партера, устланный ковром и ведший в никуда. Кларет прошел к двери, из-под которой виднелся свет, и жестом показал нам ждать его снаружи. Мы с Мариной переглянулись.

Это была дверь в гримерную.

Сотни великолепных одеяний висели на металлических вешалках. Вдоль стены был ряд подсвеченных лампами зеркал. Стена напротив была увешана изображениями женщины неземной красоты. То была Ева Иринова, ворожея театральных подмостков. Женщина, для которой Михаил Кольвеник создал все это великолепие. Тогда мы ее и увидели.

Напротив зеркала сидела дама в черном, молча глядя из-под вуали на свое отражение. Услышав наши шаги, она медленно обернулась и приветливо кивнула.

Только тогда Кларет провел нас внутрь. Мы приблизились к ней, словно к призраку — со смесью ужаса и восторга, — и остановились в паре метров. Кларет, настороженный, остался стоять на пороге. Женщина снова повернулась к зеркалу, изучая свое отражение.

Вдруг она невероятно изящным движением подняла вуаль. В тусклом свете лампочек мы увидели в зеркале ее лицо. Точнее, то, что оставила от него кислота.

Голые кости и увядшая кожа. Бесформенный рот — просто щель на обезображенном лице.

Глаза, которые не могли плакать. Мы видели кошмарное уродство, обычно скрытое под вуалью.

Открыв свое лицо и обнаружив свою личность, дама таким же изящным жестом опустила вуаль и жестом показала, чтобы мы садились.